— Разумеется. Ведь это мисс Сали Маркс из Нью-Йорка. Неужели не слыхали? У ее отца солидный банк. — Он говорил так, будто эта мисс Маркс представляла королевскую фамилию. Но я все еще сомневался:
— А с чего вы взяли, что она американка? По выговору и фигуре я решил бы, что она скорее родилась в Бухаресте.
— Она и родилась в Бухаресте, — подтвердил консул. — Но она американская поданная.
— Разве при ней были какие-то документы?
— Конечно, нет.
— Так с чего вы взяли, что она американка? Она даже не умеет правильно говорить.
— Ей не нужны доказательства. Банкир Маркс, ее отец, всем известен. К тому же она прибыла во Францию на «Мажестике» классом люкс.
— Ах вот как! Ну да. Я-то прибыл сюда в матросском кубрике.
— Я лично верю вам, — улыбнулся консул. — Но помочь ничем не могу. И паспорт выдать не могу. А если полиция приведет вас ко мне в наручниках, я откажусь от вас. Не могу признать вас гражданином Америки.
— Значит, мне пропадать в чужой стране?
— Ничем не могу помочь, — повторил он. — Впрочем, возьмите вот это. Трехдневная карта в недорогой отель с полным пансионом. Когда кончится, выдам еще одну.
— Нет, спасибо.
— Может вам купить железнодорожный билет до ближайшего порта? Там вы можете найти какое-то судно. Не обязательно под американским флагом.
— Нет, спасибо.
— Тогда всего хорошего.
Вот еще одна черта американского консула. Французский бы сразу меня выгнал, а с нашим я проговорил часа полтора. Его рабочий день закончился, но он ничем не дал мне этого понять. Все равно я чувствовал себя удрученным. Прощай, солнечная Луизиана! Good bye and luck to you! О, моя ласковая девчонка в Новом Орлеане, долго тебе придется ждать своего моряка. Сиди и плачь на Джексон-сквер. Против бурь и волн я еще могу бороться, но против чернильных параграфов и пунктов бессилен. Найди себе другого дружка. Не трать лучшие годы жизни на ожидание человека, у которого нет ничего, даже паспорта.
Экспресс Париж — Лимож. У меня нет билета. Идет контроль, но я успеваю исчезнуть. Экспресс Лимож — Тулуза. Зачем все эти проверки? Зайцев все равно слишком много, чтобы всех схватить. Впрочем, если все начнут ездить бесплатно, железнодорожные компании разорятся. Я опять успеваю исчезнуть. Когда контролер проходит, возвращаюсь на свое место. Но контролер неожиданно возвращается. Проходя мимо, внимательно всматривается. И я гляжу на него внимательно.
— Вы едете с пересадкой?
Я не успеваю ответить. Контролер настроен решительно:
— Покажите ваш билет, пожалуйста.
Он просит так учтиво, что я развожу руками.
— Так я и думал, — говорит он.
Ни один пассажир не смотрит в нашу сторону. Моя трагедия их не касается. Контролер вынимает маленькую записную книжку, что-то заносит в нее и уходит. Возможно, в нем заговорило сердце, возможно, это понимающий человек, всякое бывает. Но на вокзале в Тулузе меня ждут. Без военной музыки, но с легковой машиной. Почти броневик, закрытый со всех сторон. Во время поездки вижу только верхние этажи зданий, ничего больше. Специальная машина для важных гостей, потому что нам уступают дорогу. Ни в один город я не въезжал с таким почетом. Но я, конечно, догадываюсь, куда попаду. Во всех европейских городах я почему-то попадаю в полицию. В Америке я меньше всего имел дела с фараонами и с судьями, а в Европе это обычная вещь. Куда бы я ни отправился, в какой бы поезд ни сел, все равно попаду в полицию. Неудивительно, что Европа выглядит такой отсталой, у людей ведь не остается времени на работу, они его проводят в полиции. Yes, Sir! По-хорошему, Америка не должна давать европейцам ни гроша, потому что все деньги они тратят на полицию.
— Откуда вы прибыли?
Первосвященник снова сидит передо мной. Они везде одинаковые. В Бельгии, в Голландии, в Париже, в Тулузе. Обо всем спрашивают, все хотят знать. Немыслимое дело ответить на все их вопросы. Мне бы лучше промолчать, притвориться немым, но я постоянно впадаю в одну и ту же ошибку: начинаю отвечать. Притворись я немым, они бы с ума посходили от любопытства. Все полицейские участки пришлось бы переименовывать в сумасшедшие дома или снова, как в старые времена, разрешить пытки. Впрочем, не отвечать тоже трудно. Проклятый язык двигается сам по себе. Это ведь вопрос привычки. Тебя спросили, ты отвечаешь. Невыносимо видеть, как вопрос остается без ответа. Только ответ приносит всем определенное спокойствие. Неважно, что ты отвечаешь, главное — ответить. Вопрос откуда является, по-видимому, краеугольным камнем европейской цивилизации. Люди, не пользующиеся этим вопросом, в сущности, глупые обезьяны. Если бы они задались вопросом почему? — сразу превратились бы в людей. Yes, Sir!
— Так откуда же вы прибыли?
Я решил не отвечать на проклятый вопрос, но не выдержал.
У первосвященника в глазах поблескивало самое настоящее любопытство. Наверное, он проникся чем-то личным ко мне. Может, завидовал. А я ведь всего лишь приехал из Лиможа. Может, так и сказать ему? Или упомянуть, что вообще-то я приехал из Парижа? Нет, пожалуй все же Лимож… Он ближе…
— А не из Парижа? — первосвященник не желает мне верить.
— Из Лиможа, — упорствую я.
— У вас в кармане перронный билет. Он куплен в Париже.
— Ну и что. Завалялся в кармане с давних пор.
— С каких примерно?
— Ну две или три недели.
— Странно. Помечен вчерашним числом.
— Наверное, кассир ошибся.
— Значит, — стоит на своем первосвященник, — вы сели в поезд в Париже?
— В общем-то, да. Но от Парижа до Лиможа я дорогу оплатил.
— Ну да, вы ведь всегда платите, — у первосвященника совершенно каменное лицо. — Вот в кармане у вас завалялся даже перронный билет. Будь у вас билет на поезд, вам бы не пришлось тратиться на перронный… Но, в конце концов, это ваше личное дело, — смягчается он. — Покажите билет из Лиможа в Тулузу.
— Я сдал его.
— Тогда у вас должен остаться перронный билет.
— Зачем мне его хранить? Выбросил, наверное.
— Ладно, бывает и так. — Не такой уж он плохой человек. — Кто вы по национальности?
Очень деликатный вопрос. Он мог бы не задавать такого вопроса. Я ведь лишился национальности вместе с потерянными документами, это доказал мне мой американский консул. Он, правда, говорил, что есть много французов, которые даже не умеют хорошо говорить по-французски, но тем не менее являются гражданами Франции. Интересно. К кому тут мягче должны относиться — к своим соотечественникам или ко всяким иностранцам? Наверное, к иностранцам. Они ведь не знают местных законов страны. Поэтому я и выпалил:
