Не поверишь, искал, не нашел. Плюнул. Во-о-о-от…
Прошло время, заявляется. Довольный. Улыбка от уха до уха. На вопрос, где был, говорит помогал на палубе… Афанасич команду дал. Ну, дал капитан команду, знать и ругать не за что. Упредил Димку, что надо было меня по громкой связи в отделение позвать. Во-о-о-от…
Слово за слово, а мой пострел говорит:
— Иван Яковлевич, я тебе расскажу, только ты никому, — и улыбается.
— Могила, — говорю ему.
— Ты… Вы… когда ушли, я честно следил в рефотделении за показаниями манометров и термометров… в общем за приборами на агрегатах… а потом, после получасового вахтования, думаю: «Интересно, что там наверху?»… чего за приборами смотреть, и ушел… компрессоры выключены и чего сидеть?
— Эх, проказник, а если бы…, — по-отечески так ему говорю, — чтобы случилось, и чтобы мы делали?
— Да, все нормально. Вышел я через камбуз, смотрю с кормы на пришвартованный БМРТ, а у леера споткнулся о мешок тряпичный. Открываю, а в нем конечности камчатского краба вареные… вокруг никого. Взял его и за угол… пристройки
— И где он?
— Кто?
— Мешок? Мешок с крабами?
— Да, я его выбросил.
— ???
— Дядь Вань, выбросил я мешок… пустой…
— А крабы?
— Съел!
— Тебе плохо не стало в одно рыло жрать краба? А чей он вообще был… кто его в мешке там поставил?
— А я откуда знаю… Не буду рассказывать…
— Ой, Димка, чует мое сердце, отправит тебя хозяин мешка за ним в море крабов кормить.
— Так я и хочу посоветоваться, что делать и как быть, мужики не простят.
— Итак?!
— Пошел на корму, сижу, ем. Красота! Словно в детстве, когда батя приносил с рейса. Жую, вспоминаю. Слышу «Дима! Димка!». Трухнул малость и мешок с остатками в воду. Выхожу из «укрытия» — Афанасич. Говорит надо мужикам на палубе помочь. А я в сланцах. Побежал в каюту сапоги и куртку надеть. Не добежал…
— В смысле?
— Дальше гальюна не получилось… Зашел… Выхожу и опять в него ныряю… Выхожу и опять… Видно переволновался, живот крутить начало.
— Димка, это от жадности! Краба жрал в одно рыло… вот и поплохело.
Парень сильно переживал до самой Японии. А когда узнали, откуда морепродукт, смеялись вначале вдвоем, а уж потом всем экипажем под японскую водку саке.
Оказывается наш кок — отварил конечности, которые на прежнем промысловике выцыганил, сложил в мешок и выставил на палубу, остудить. Представляешь и забыл, а когда кинулся, лето на улице, душок учуял. Бедный студент».
Смеемся с ребятами. Новые подходят. Кок улыбается, в противне минтая жареного на стол поставил и чайник с кипятком.
Я, конечно, им про свой экипаж поведал. Пару историй рассказал. Вспомнил, как японскими приколами забавлялись. Смеемся. И тут рулевой Игорек слово берет с очередной байкой.
«А в Японии у нас каждый приход веселуха. Сам знаешь, без приключений не обходится. Мы тогда третий круг сделали и стояли в порту Отару. Чуть задержались по погоде. А тут лето, жара. Пришвартовались к пирсу для выгрузки. Работа шла больше трех суток. Поэтому экипаж не терял времени для знакомства с местными красотами и достопримечательностями, а также делая набеги в местные магазины для приобретения всяких сувениров и подарков.
Док Борисыч и кок Евгений…».
Присутствующие посмотрели на Женю, мужчину пятидесяти лет, высокого и слегка грузного, с отвисшим животиком и лысым. Док лет на десять моложе. Стройный, высокий, интеллигент, брюнет с пышной шевелюрой и бородкой «А-ля Арамис».
Кок улыбнулся и, в знак одобрения, махнул рукой, мол «Продолжай!».
«Ага! Док и кок после крепкого возлияния японскими напитками, решили развлечься с местными жрицами любви «Гейша! Гейша! Ача-ача!»…
— Борисыч, я никогда с этими… ночными, как их…
— Мотылями. Нет, мо…
— …тыльками! Точно! Не был… японскими.
— И?
— Давай закажем. Ты же у нас английский шпрехаешь. Вот в газетенке местничковой… смотри…
Короче, слово за слово, позвонили, обговорили условия, договорились о месте и времени встречи. Ждать час, решили пока продолжить посиделки.
Очнулись, когда прошло десять минут от назначенного времени. Вылетели на палубу, по трапу вниз… как не поубивались?… на велосипеды и…
Помнишь, когда стояли в Йокогаме по порту только на велосипедах перемещались и электромобилях. А здесь в Отару только велосипеды.
Наш ПТР стоял у полуосвещенного пирса. В тридцати метрах от уровня форштевня шлагбаум. На дворе ночь, темно. Шлагбаум в тени, но его видно. Светоотражатели бликуют.
Так вот, наши друзья оседлали железных коней и помчались в сторону выезда из порта. Евгений крутил педали, скорость набирал. Борисыч не отставал, поджимал, на обгон выходил… молодость побеждала…
Я как раз на вахте стоял. Сидим с Афанасичем на мостике, все люмики открыты, вентилятор работает… духота невыносимая…
Вдруг! Дзинь! Бац! Шлеп! И велосипедный звоночек «дилинь-дилинь», «дзлинь-дзлинь», «динь»… Капитан включил прожектор над мостиком и направил луч в сторону звуков.
Где-то в пятидесяти метрах от первого шлагбаума стоит второй. Японские докеры его тоже зачем-то закрыли. Возле него лежат два тела с велосипедами. Мы в шоке. Кэп кричит вахтенному у трапа, чтобы бежал, посмотрел… живы или нет, может скорую вызывать.
Пока вахтенный дошел, тела зашевелились, приняли позу четвероногих друзей и, толкая впереди себя разбитые велосипеды, начали двигаться к судну…
Утром на завтраке экипаж смеялся над горе ловеласами, которые имели множественные синяки и ушибы, а главное оба, перебивая друг друга, рассказывали, как они спешили на встречу с ночными мотыльками».
Все присутствующие на камбузе, грохнули смехом. Громче всех хохотал кок и хлопал себя ладошками по животу.
Так за разговорами пробежало четыре часа, и я попрощался с ребятами. Спустился в трюм, продолжать работы. Потом в рейсе веселил свою команду новыми историями из морской жизни.
Вот такие истории, брат.
Уже рассказывал ранее, рейсы проходили от трех до шести месяцев. Бывали и заходы в порты: сдача продукции, ремонт, смена экипажа. Поэтому каждый развлекался и отвлекался от работы, как мог, и насколько позволяло время.
И вот один «морской волк» рассказал такую историю.
Эта история произошла давно. Точно год не помню, где-то в конце восьмидесятых прошлого столетия. Рейс был долгий, заходов в порты не предвиделось.
Нередко всей бригадой после вахты мы смотрели художественные фильмы на старом и добром кинопроекторе «Киев». Ленты наматывались на большие металлические бобины. Просмотры проводились в столовой экипажа. Проектор устанавливался на кафедру, а напротив, завешивалось окно раздачи камбуза белой простынёй или, если на борту имелся, раздвижным экраном.
В рейс выдавалось три, максимум пять лент на одно судно. Их просматривали до такой степени,
