«Который может быть час? Должно быть, матросы уже храпят, покачиваясь в своих подвесных койках… Скоро ли рассвет? Не слышно ли чего?»
Я прислушался. Не нужно было обладать хорошим слухом, чтобы уловить звуки падения больших предметов. Как видно, на палубе еще шла погрузка. Я смутно слышал голоса. Иногда до меня отчетливо доносилось: «Налегай!», «О-хе!», «Наддай еще!».
«Неужели они даже ночью не прекращают работы? Однако это было бы странно. Может быть, они хотят захватить прилив или попутный ветер и потому так спешат?»
Прошел час, но беготня и стук не прекращались.
«Какие работяги! — подумал я. — Должно быть, времени у них немного. Правда, объявление о том, что судно уходит в Перу «завтра», оказалось неверным третьего дня, но вчера оно, пожалуй, стало верным. К утру мы действительно отчалим. Тем лучше! Я скорей выберусь отсюда. Неважная у меня здесь постель, да и есть хочется».
Я снова набросился на сухари и сыр и поглощал их с большим аппетитом, хотя и не привык есть ночью. Шум на палубе не прекращался.
«Ого! Они будут работать до утра! Бедняги, работа тяжелая, но, без сомнения, они получат за нее двойную плату».
Вдруг шум прекратился, и наступила полная тишина.
«Кончили погрузку, — сообразил я, — теперь они ложатся спать. Уже близок рассвет, хотя еще темно. Ладно, я тоже лягу спать».
Я снова улегся, но не мог заснуть. Прошло около часа, и снова до меня донесся стук ящиков.
«Опять! Они не спали и часа. Стоило ли ложиться?»
Я прислушался. Сверху, как и раньше, доносились лязг, скрежет, визг блоков.
«Странные у них нравы, — подумал я, — пока половина команды работает, другая спит. Пришла смена».
На этом я успокоился, но уснуть уже не мог. Ни одна ночь в моей жизни не тянулась так долго. Матросы работали, отдыхали часок и вновь принимались за работу, но утро все не приходило.
Мне пришло в голову, что я спал. Ощущение времени было потеряно. Мне казалось, что прошло несколько минут, но странно было, что за эти несколько минут я трижды ощущал голод и мои запасы сухарей и сыра совершенно истощились.
Наконец шум совершенно прекратился. Несколько часов, по-видимому, царила полная тишина, и я заснул по-настоящему.
Проснувшись, я снова услышал шум, но звуки были иного рода. Звуки эти казались мне музыкой, потому что я смутно слышал характерный скрип лебедки и громыхание большой цепи. И хотя, находясь в глубине трюма, трудно наверняка определить источник шума, но я догадывался, что происходило наверху.
Наверху поднимали якорь — судно отправлялось в плавание! Я с трудом удержался от радостного восклицания. Нельзя было кричать, меня могли услышать. Рано было еще выдавать себя. Я знал, что меня немедленно выволокут из трюма и отправят на берег. Я сидел тихо, как мышь, и слушал, как большая цепь с грохотом ползла через клюз[13].
Затем до меня долетел новый звук: он напоминал шум ветра, но я знал, что это плеск моря вокруг бортов корабля. Я был вне себя от восторга. Я понял, что судно движется!
Ура! Мы отчалили!
Судно двигалось, вода плескалась у бортов. Все это говорило о том, что мы отошли от пристани и движемся вперед. Я был счастлив: опасность вернуться на ферму миновала. Теперь подо мной соленая вода, а через двадцать четыре часа я буду далеко от берега, среди просторов Атлантики, где никто меня не настигнет и не вернет назад. Удачный исход моего плана опьянял меня.
Странно только, что судно ушло в море ночью — кругом все еще царил полный мрак; но, должно быть, у них имеется опытный лоцман, который знает все выходы из бухты настолько хорошо, что может вывести судно в открытое море в любое время суток.
Меня несколько удивляла необыкновенно длинная ночь — в этом было даже что-то таинственное. Должно быть, заснув накануне, я проспал весь следующий день и слил две ночи в одну. Но я был так рад отплытию, что не стал долго ломать голову над этой загадкой. В конце концов не имело значения, днем или ночью мы отчалили, лишь бы благополучно выйти в открытое море. Я улегся и стал ждать желанной минуты, когда я смогу выйти на палубу.
Я с нетерпением ждал этой минуты по двум соображениям. Во-первых, мне очень хотелось пить. Соленый сыр и черствые сухари вызвали жестокую жажду, и я готов был отдать остаток провизии за чашку воды.
Во-вторых, я отлежал себе бока, валяясь на голых досках, скрючившись из-за недостатка места. Все тело мое болело, я едва мог повернуться, но лежать было еще хуже. Наверняка я проспал весь день — иначе я не мог бы утомиться до такой степени!
Несколько часов без перерыва я вертелся во все стороны, страдая от жажды и ломоты в костях.
Мне очень хотелось поскорее покинуть узенькую нору и выйти на палубу, но я заставлял себя сидеть смирно и ждать.
Я знал, что по портовым правилам полагается выходить из бухты в море, имея лоцмана на борту, и если меня за это время обнаружат в трюме, то доставят на берег в лоцманской шлюпке и все мои усилия пропадут даром.
Да и не будь здесь лоцмана, меня могли пересадить на любую рыбачью лодку или охранное; судно и отвезти обратно в порт.
Обдумав все это, я решил превозмочь и жажду, и усталость и оставаться в убежище.
В течение часа или двух судно легко скользило по воде. Должно быть, погода была тихая. «Инка» находилась еще в бухте. Потом началась качка, и шум волн усилился. Волны били у борта, и под их ударами потрескивали шпангоуты[14]. Но в этом не было ничего страшного. Как видно, мы выходили в открытое море, где ветер всегда свежее, а волны выше.
«Скоро лоцман вернется на берег, — думал я, — тогда я смогу выйти на палубу».
По правде сказать, перспективы у меня были не очень-то веселые: встреча с грубым помощником и насмешливыми матросами. Возможно, что они рассвирепеют, когда увидят, какую штуку я с ними сыграл, и еще, чего доброго, изобьют меня. Я не ждал, что они примут меня слишком вежливо, и с удовольствием уклонился бы от такой встречи.
Но иначе поступить было невозможно. Я не мог сделать весь рейс, сидя в трюме, то есть провести несколько недель или даже месяцев без еды и питья. Придется выйти на палубу.
Среди этих грустных размышлений я вдруг почувствовал томление, резко отличавшееся от моих нравственных страданий. Это было физическое недомогание, худшее, чем жажда и усталость, — какая-то новая беда. Голова закружилась, на лбу выступил пот, явились приступы тошноты. Я задыхался, чувствовал тяжесть в груди и горле, как будто кто-то давил мне на ребра и сжимал легкие. Я ощущал гнилой запах стоячей воды, которая скопляется обычно в глубине трюмов, и слышал, как она булькала под настилом. Судя по всем симптомам, это была обыкновенная морская болезнь.
