— Ни с места! — прокричал Гартон. Ему несложно было разгадать план капитана — весьма очевидный на самом деле. — Другое орудие заряжено ядром. Мы снесем мачты, сэр, а берег-то у нас под ветром!
Он показал на видневшиеся в отдалении горы Испании, и все поежились от серьезности угрозы. С такого расстояния потребуется всего несколько выстрелов, чтобы лишить корабль мачт. Даже если мятежники при этом не подожгут корабль, что было вполне возможно, фрегат окажется беспомощным, и устойчивый ветер выбросит его на скалы прежде, чем команда успеет овладеть ситуацией. По строю пробежал шепоток.
Хорнблауэр почувствовал расположение к Гартону. Пусть он мятежник, и очень опасный, зато человек, наделенный умом и отвагой.
— Проклятье! — взревел Кортни, и со всей силы двинул кулаком по поручню. — Болтаться тебе за это на рее, проклятый бунтовщик! Тебе и всем твоим сообщникам, черт вас побери! Ну-ка спускайтесь вниз, или я…
Пригрозить на самом деле было нечем, поэтому тирада Кортни завершилась клекотом в его гортани.
— Пусть уж нас лучше повесят, чем засекут, капитан, и все тут, — рассудительно ответил Гартон.
Капитан Кортни оказался перед очень неприятной дилеммой: ему оставалось или подчиниться или подвергнуть риску свой корабль. Хорнблауэр смотрел на него с немалой долей любопытства, гадая, что же тот выберет. Выбор вдруг подсказал Робертс, светловолосый второй лейтенант, при виде мятежа явно потерявший голову.
— А ну, снесем им башку! — завопил он внезапно и бросился вперед, призывая своих матросов следовать за ним, будто возглавляя абордажную партию. Но никто почти и не шелохнулся. Один или два штурманских помощника дернулись было, но так и остались стоять, видя, что никто их не поддерживает. Робертс окинул своих людей взглядом и остановился, стиснув от отчаяния кулаки. Команда молчала, только из глубины строя раздался громкий голос, обращенный к мятежникам:
— Ребята, не стреляйте, мы не пойдем.
Хорнблауэр вдруг осознал с тревогой, какое ничтожное расстояние сейчас отделяет команду от скрытого неповиновения до открытого, до настоящей вспышки мятежа и насилия, которое закончиться только тогда, когда перережут глотку последнему офицеру. Даже Кортни, кусавший в ярости ногти на квартердеке, наконец здраво оценил ситуацию.
— Ну так чего же вы хотите? — крикнул он.
— Пошлите к нам офицера, — ответил Гартон. — Пошлите мистера Хорнблауэра, ему мы доверяем.
Кортни посмотрел вниз, на застывшего в ожидании Хорнблауэра.
— Необыкновенная честь, мистер Хорнблауэр, — съязвил капитан.
Хорнблауэр проглотил намек, не подав вида, как и предписывали требования службы.
— Какие будут указания, сэр? — спросил он.
— Ах, отправляйтесь туда и разберитесь с ними. Я не такой дурак, чтобы и дальше болтать с ними.
— Так вы предоставляете мне все полномочия, сэр? — с тревогой спросил Хорнблауэр.
— Черт! Да, парень, — раздраженно отрезал Кортни. — Идите и уладьте дело. Или мои офицеры тоже намерены обсуждать приказы капитана?
Вот так, совсем не с легким сердцем, Хорнблауэр стал подниматься по ступенькам трапа наверх, где стояли мятежники. Гартон передал пальник стоявшему рядом сообщнику и в сопровождении еще двоих, державшихся у него за плечами, встретил Хорнблауэра.
— Скверное ты дело затеял, Гартон, — сказал Хорнблауэр.
— Так, сэр. Только с вашего позволения, затеяли это не мы, сэр. Вы пробыли на корабле неделю, и видели, что тут творится. А мы-то уже полгода здесь.
— Ладно. Чего же вы требуете?
— Не шибко много, сэр. Вот чтоб капитан перестал нас пороть. Мы будем исполнять свой долг. Честно будем, сэр. Нас не нужно пороть.
— Не верю я этому Кортни! — вмешался один из бунтовщиков. — Если не за это, так он все равно найдет, за что высечь.
Хорнблауэр подумал, что так, скорее всего и будет, но ничего не сказал.
— Пусть даст обещание, что не будет сечь никого из нас вообще, — сказал третий член комитета. Гартон в ответ только покосился.
— Как он может это обещать? Что станет с дисциплиной, если нас нельзя будет высечь?
Было несколько неожиданно присутствовать при обсуждении вопроса дисциплины среди мятежников, но они не хуже Хорнблауэра понимали сложность ситуации. Если часть экипажа полностью освободить от наказаний, не потребуется много времени, чтобы от порядка на корабле не осталось и следа.
— Скажите ему вот что, сэр, — решил Гартон. — То, что я с самого начала говорил: пусть он не наказывает никого из нас пятнадцати всю неделю, сэр. Как такой расклад?
Это были немудреные парни, и хотя смотрели на вещи трезво, имели ограниченный кругозор. Они держали в своих руках весь корабль и могли потребовать чего угодно. Учитывая силу их позиции, требования мятежников звучали до смешного скромно.
— Так будет лучше всего, ребята, — сказал Хорнблауэр. — Капитан прощает вас и обещает не наказывать в течение недели.
— Вы можете поклясться в этом, сэр? — спросил второй из делегации.
— Вот еще, — вскинулся Хорнблауэр. — Капитан Кортни дал мне слово, и этого должно быть достаточно.
Несмотря на серьезность положения, Хорнблауэр едва не вышел из себя, когда с него потребовали принести клятву мятежникам — его тщательно лелеемая гордыня такого не перенесла бы.
— Слово мистера Хорнблауэра — все равно что клятва, — заявил Гартон. — Так, ребята, давайте вернем на место орудия и принайтовим их. — Он повернулся к Хорнблауэру. — Разрешите спуститься в трюм, сэр? Флетчер ждет в крюйт-камере с кресалом и огнивом. Ему поручено взорвать корабль, если у нас ничего не выйдет, и я боюсь, кроме меня он никого не послушает.
— Живо! — скомандовал лейтенант. — Бегом туда!
Флетчер числился среди корабельных придурков — система насильственной вербовки поставляла на корабли значительный процент подобных рекрутов — и ему ничего не стоило взорвать фрегат. Всю дорогу от бака до юта воображением Хорнблауэра владела картинка Флетчера, замершего в крюйт-камере с кресалом и огнивом в руках.
— Ну, мистер Хорнблауэр? — встретил его капитан.
— Я обещал им прощение содеянного, сэр, и мораторий на наказания в течение недели.
Хорнблауэр старался говорить нарочито формальным тоном — ему не стоило объяснять, какой опасности он сейчас подвергается.
— Что вы обещали им? — взревел Кортни. — Повторите-ка, сэр.
Хорнблауэр повторил.
— Да сохранит господь мою душу! Прощение и неприкосновенность для бунтовщиков! Мистер Хорнблауэр, я отказываюсь вас понимать!
— Я дал слово, сэр, — с жаром возразил Хорнблауэр. — А соответственно, и ваше. На кону моя честь, сэр, и стоит ли вам объяснять, что это для меня значит.
— Неужели, мистер Хорнблауэр? Неужели? — прищурив глаза, капитан цедил слова сквозь зубы. — Не стоит мне объяснять, что я должен думать об офицере, вверяющем свою честь мятежникам. Надеюсь, что это будет первый и последний случай. Впрочем, сомневаюсь — вы всегда славились своей симпатией к преступникам.
Неделя перемирия стала для Хорнблауэра настоящей пыткой. Он прекрасно знал, чем ответит команда на действия, которые сочтет нарушением договора. Если Кортни не выполнит свои обязательства, не предаст прошлое забвению, а напротив, жестоко накажет эти полтора десятка мятежников, последствия будут ужасными.
Хорнблауэр допускал возможность всеобщего бунта и резни, как это случилось на «Гермионе», когда команда убила капитана Пиггота и офицеров и сдала корабль испанцам. Кортни был из того же теста, что и Пиггот — скотина и подлец. Стоит ли удивляться: из двухсот тысяч человек, призванных войной на службу, всегда найдется несколько негодяев, сумевших пробиться наверх.
Хорнблауэр горько сетовал на обстоятельства, делавшие для адмиралтейства практически невозможными выявление и замену такой вот скотины за сотни миль от берега; на судьбу, отдавшую его самого на милость подобного типа; и еще его снедало чувство сожаления, когда он смотрел, как способные стать образцом фрегат и команда обречены влачить столь жалкое существование.
