Сейчас же отсутствовал только Тернбулл — вахтенный офицер. В помещении было полно синих флотских мундиров, разбавленных алыми вкраплениями морской пехоты, черной рясой капеллана и голубыми робами юнг, замерших позади кресел — все чистое, не выцветшее, как всегда бывает в начале кампании. Цвета мундиров сверкали в солнечном свете, но это зрелище не в состоянии было улучшить настроение Стивена. Редко бывал он столь раздражителен и столь мало способен контролировать свое состояние — и потому только орудовал своей ложкой так, словно спасение его жизни находилось на дне тарелки.
В конце концов, так и вышло: крепкое пиво, густое и вяжущее, привело его сознание более-менее к гармонии с окружающим миром (не то, чтобы к полной, но спасибо и на том). Тем временем разговоры за столом были банальны до невозможности, сплошные вежливые трюизмы, что, впрочем, довольно естественно для людей, которым, хочешь — не хочешь, придется жить бок о бок в течении последующей пары лет — люди демонстрировали себя и изучали товарищей, стараясь не обижать и не обижаться, ибо обиду предстояло нести с собой десять тысяч миль, до встречи с антиподами.
Англичане (а большинство собравшихся за столом были англичанами), как было хорошо известно Стивену, крайне чувствительны к сословным различиям — и сейчас он улавливал отголосок сословных отношений в ежеминутных изменениях интонаций застольных разговоров. Приятнее всего было слушать Пуллингса, его чудный грассирующий южный говорок, исполненный спокойного достоинства, свидетельства скрытой силы. Стивен наблюдал, как первый лейтенант Пуллингс разрезает мясо (фантастически небрежно, надо сказать). Пуллингса он знал много лет, еще с тех пор, как тот был голенастым подростком — помощником штурмана, и с тех самых пор казалось, что тот наделен даром вечной юности, и взрослеть не собирается. Однако, так казалось только, когда он был рядом с Джеком — обожаемым им командиром, здесь же, в собственной кают-компании, он поразил Стивена: немалым, как выяснилось, ростом, и столь же высоким авторитетом. Становилось ясно, что юность его осталась в Хемпшире, и уже давно, и он твердо идет по пути всех тех сильных выдающихся командиров, что вышли с нижней палубы, таких как Кук и Боуэн, но до сих пор Стивен не замечал этих перемен.
Стивен перевел взгляд на человека напротив. Мур, капитан морской пехоты, слева от Пуллингса, затем Грант, второй лейтенант, средних лет, аккуратный. Макферсон — старший лейтенант морской пехоты, смуглый горец с необычно умным лицом, Ларкин — штурман, слишком молодой для этой должности, но отличный навигатор (но такая красная физиономия с утра — не лучший признак), Бентон, ревизор — веселый маленький кругленький человечек со слезящимися моргающими глазами, похожий на преуспевающего владельца таверны или лоточника. Его бакенбарды почти срослись под подбородком, он носил множество украшений, даже в море, и он был преисполнен восхищения собственной персоной, особенно же — мускулистыми ногами, и считал себя сердцеедом.
Справа от Стивена сидел молодой субалтерн. Этого юношу, если бы не форма, было не отличить от денщика Стивена — самого тупого из шестидесяти морских пехотинцев «Леопарда». У обоих были тонкие бледные губы, матовая кожа и глубоко посаженные глаза цвета устриц, а на лицах застыло потрясенно-обиженное выражение. Лбы обоих наводили на мысль о кости потрясающей толщины. Молодого человека звали Ховард, и, так как завладеть вниманием доктора ему было не под силу, он завел разговор с соседом по другую руку — приглашенным гардемарином по фамилии Байрон. Речь шла о пэрстве, и говорил он с таким энтузиазмом, что даже его большая бледная физиономия слегка покраснела.
Баббингтон, третий лейтенант, слева от Стивена, был еще один старый знакомый. Несмотря на его мальчишеский вид, он лечился у Стивена от неприличных болезней еще в восьмисотом году, на Средиземном. Его рано развившаяся постоянная страсть к противоположному полу, видимо, замедлила рост, но не сказалась на темпераменте: он с жаром повествовал о лисьей охоте, когда его вызвали наверх. Причиной вызова был его ньюфаундленд, пес размером с теленка — он охранял синий катер, на котором Баббингтон разложил свою тельняшку, столь ревностно, что никого не пускал в проход рядом.
Его уход открыл доктору чернорясую фигуру преподобного мистера Фишера, сидящего справа от Пуллингса. Стивен посмотрел на него с приязнью. Высокий, атлетически сложенный, лет тридцати пяти, довольно симпатичный, с участливым, но слегка нервическим выражением на лице, он в данный момент чокался стаканом вина с капитаном Муром. Стивен обратил внимание, что ногти на его руке обкусаны, а тыльная сторона запястья поражена сильнейшей экземой.
— Мистер Фишер, сэр, — обратился он к священнику моментом позже, — я не имел чести, мне кажется, быть представленным вам. Я Мэтьюрин, врач.
После обычного обмена вежливостями доктор продолжил:
— Я рад встретить на борту коллегу, ведь физическое и духовное столь тесно переплетены, что врача и капеллана вполне можно называть этим словом, даже без учета их необходимой совместной работы на борту. Сэр, скажите, вы читали что-нибудь по медицине?
Нет, мистер Фишер не читал. Будь он сельским священником — тогда конечно же, многие в сельских приходах учат медицину, ибо она помогает творить еще больше добра. Пастух должен уметь пользоваться смоляными припарками — и в буквальном и в переносном смысле. Ибо, как верно заметил доктор Мэтьюрин, надо заботиться и о физическом и о духовном здоровье паствы.
Ответ слегка испортил атмосферу обеда, хотя в целом не испортил мнения кают-компании о мистере Фишере: приятный человек и иметь с ним дело приятно. Конечно, кому хочется, чтоб его сравнили с гуртом овец, но священнику простительно.
Это мнение нашло отражение в дневнике Стивена, который он писал в своей паршивой каютке на нижней палубе в перерыве между обедом и похоронной церемонией. После церемонии они с капелланом должны были освидетельствовать заключенных, и составить отчет. Он, конечно, мог получить часть Джекова великолепия, просторное личное пространство, как он и делал до того, будучи гостем капитана, но на «Леопарде» ему не хотелось создавать впечатления, что врач имеет чрезмерные привилегии. Да и, в любом случае, окружающая обстановка была ему безразлична.
Он писал: «Сегодня я встретил капеллана. Довольно общительный человек, и начитанный. Не очень чуткий, но, возможно, это можно списать на избыток энтузиазма. А может, ему трудно оценить самого себя со стороны. Он нервный, до болезненности, явный недостаток самообладания. Впрочем, может, его занимала предстоящая служба. Я чувствую к нему симпатию, будь мы на берегу, я бы продолжил знакомство. Ну, а в море у нас просто нет иного выхода.»
