Капитан и Пал Палыч поспешили вслед. В ходовой рубке, как обычно, стояла тьма. От резкого перехода из света в темень перед глазами замельтешили золотые мухи. Капитан на ощупь добрался до камеры радиолокатора.
— Справа по курсу! — взволнованно доложил Кудров.
В густой и мелкой чешуе волновых отражений выделялась крупная точка. Впереди и правее на десять градусов от курса «Ваганова».
— Право десять.
— Есть право десять! — принял команду Федоровский.
— Не выпускать!
Последнее относилось к Кудрову: неотступно держать «Биг Джона» на прицеле локатора.
— Курс 118. Руль прямо.
— Так держать.
— Сергей Петрович… — В голосе Пал Палыча недоумение и озабоченность. Он уточнил местоположение «Ваганова» и бедствующего либерийца. Получалось что-то не то. Координаты не совпадали с теми, которые передал автомат SOS.
— Намного?
— Значительно. Их не могло так далеко снести.
— Полагаете, что они на ходу?
Раздвинулась и сомкнулась портьера. В освещенном проёме тенью промелькнула фигура Николаева.
— Автомат замолчал.
— Н-да, — протянул капитан.
— До судна двадцать две мили! — доложил Кудров.
— Хорошо, продолжайте держать.
— Пойду к себе, — сказал Николаев.
— «Биг Джон», «Биг Джон»… — устало взывал голос третьего штурмана.
Капитан выпрямился, бросил через плечо:
— Не надо больше. Поставьте на «приём», и всё.
Атмосферный треск усилился. Третий штурман, очевидно, прибавил громкость.
— Сергей Петрович, Сергей Петрович! — взволнованно позвал Николаев и умчался обратно.
Капитан проследовал в радиорубку. Возвратился он минут через десять.
— Лево руля!
— Есть лево руля.
Звякнул телеграф. Стрелка перескочила на «средний».
— Руль лево на борту!
— Хорошо. Курс 288! — приказал капитан и обратился к помощникам: — Команду приняли на борт норвежцы. «Биг Джон» затонул.
— Всех спасли?
— Кажется, всех.
— На румбе 288 градусов! — доложил Федоровский.
— Так держать.
Прижавшись щекой к наружной переборке, Зозуля с минуту прислушивался, затем уверенно объявил:
— Сдаёт, утихомиривается. А вообще шторм что радикулит: никто не знает, когда начнётся, когда кончится.
И, словно в подтверждение боцманского изречения, невидимая громада со всего маха двинула теплоход в скулу.
— Ого! Стихает! — охнул Левада.
— Напоследок огрызается.
— Напоследок ещё и голышом из каюты выскочишь, — прозрачно намекнул на недавний случай Левада к неудовольствию Зозули.
— Подумаешь, невидаль — иллюминатор вышибло. Грузовые мачты надвое ломает!
Опять замолчали. Слушали. Вроде бы переборки не так скрипели, тише.
В закупоренном помещении становилось душно. И ожидание изматывало. Клонило в сон. Но тут заговорила трансляция:
— Вниманию всего экипажа!
Все вскочили на ноги. Дремоты как не было.
— Наконец-то! — вырвалось у Лёшки.
Боцман предостерегающе поднял руку:
— Тихо!
— Вниманию всего экипажа! Бедствующему судну помощь оказана. Отбой общесудовой тревоги. Отбой тревоги. Нагрудники не снимать. Повторяю…
Люди повеселели. Даже Паша приободрился:
— Я уже думал рубаху чистую надевать!
— Ты у нас известный герой, — беззлобно пошутил боцман. — Можно разойтись. Нагрудники не снимать!
— Кто же их выручил? — спросил Лёшка.
— Океан не без добрых людей, — сказал боцман. — Расходись по каютам. — И опять напомнил: — Нагрудники не снимать!
Пластмассовое ведёрко для мусора каталось под ногами, подушки упали с коек. Лёшка и Паша навели в каюте порядок и уселись на диване.
Было два часа тридцать пять минут по местному времени.
— Кто же их выручил?
— Выручили — и ладно, — безразлично ответил Паша.
— Как это ладно? — Лёшка хотел ещё что-то сказать, но замер.
И Паша насторожился. Откуда-то с кормы донеслись странные звуки, будто трещало под ветром расколотое сухое дерево.
— Что это? — шёпотом спросил Лёшка.
— Не знаю… — Голос Паши дрогнул.
Скрежет повторился.
— На корме, — определил Лёшка. — Идём.
— Куда? — Паша побледнел.
— Посмотрим.
— Что ты, что ты! — затряс головой Паша. — И не положено…
Они были ближе всех других к кормовой части. Остальные могли и не услышать.
— Встать! — с неожиданной для себя властностью приказал Лёшка, и Паша подчинился ему.
Ветер спал значительно, но взбудораженный океан ещё буйствовал. От дверей до трапа на ют пять шагов. И у трапа всего десять ступенек, но Лёшка и Паша сразу вымокли. Клокочущая, вспененная вода свободно перекатывалась по трюмным крышам. На юте нет ограждающей стены фальшборта, лишь релинги — стойки с прутьями в четыре ряда.
В воздухе снежными вихрями носились сорванные волновые гребни, будто мела яростная пурга.
В сердце вполз и зашевелился холодный, жгучий страх.
Скрежет исчез. Паша потянул Лёшку назад. Волна ударила в противоположный борт, судно накренилось, и что-то длинное, блестящее с металлическим визгом метнулось влево.
— Стрела сорвалась! — крикнул Лёшка и бросился вперёд.
— Убьёт! — завопил Паша.
Лёшка навалился всем телом на стрелу и прижал её книзу.
— Конец давай!
— Убьёт! — Паша от страха ничего не соображал. Руки приросли к поручням трапа.
— Конец давай!
Судно повалилось на противоположный борт. Стрела, обдирая лючины трюма, потащила Лёшку с собой.
Паша зажмурил глаза. Сердце вспорхнуло к самому горлу. Показалось, что оно выскочит совсем и улетит за борт.
Крутая волна обрушилась на корму. Всё скрылось в белой кипени. Пашу тяжело ударило в лицо и в грудь. Он хлебнул горькую воду, поперхнулся и, разжав пальцы, полетел назад и вниз. Волна протащила его между надстройкой и фальшбортом почти до самого камбуза и схлынула через шпигаты в море.
Пашу стошнило, он слабо застонал и пополз на четвереньках обратно, но сразу не отважился сунуться на трап.
— Лёша, Лёш!
Он и сам не слышал своего ослабевшего голоса.
«Пропал, пропал Лёшка!» — И Паша затрясся от беззвучных рыданий. Но тут его обожгла другая мысль — о себе. Ведь это он крепил стрелу. Это он виноват, что стрела вырвалась, сбросила накладку, оборвала застропку. Он, Павел Кузовкин, в ответе теперь за всё. За аварию, за гибель…
Он полез наверх, высунулся по грудь, но высокий комингс трюмного люка закрывал палубу от глаз.
— Лё-ё-ш! — как только смог громко позвал Паша.
Никто не ответил. Паша поднялся ещё на две ступеньки.
