— Заведующий к вам послал?
— Ко мне. Садитесь.
Девушка села, положив ногу на ногу. Она сидела свободно, без тени какого-либо смущения.
— Плавать ко мне не пойдете поваром? — спросил Роман.
— За границу?
— Нет, тут по побережью.
— Ну, тощища. Мурманск — Териберка. Не пойду. Интереса нет.
Роман забеспокоился. Кажется, эта девушка была единственным шансом найти повара.
— Почему «тощища»? Судно везде судно. Познакомитесь с моряками, с морскою жизнью.
— С ними я давно знакома. Жоржики… Не люблю их.
Роман улыбнулся.
— За что же такая немилость? По-моему, ребята они хорошие… Как вас зовут?
— Вероника Александровна Самарина.
— Звучная фамилия. Ну ладно… Шли бы вы все-таки к нам на «Никель». Знаете, как вы меня выручите? Навечно буду вам благодарен. Идите хоть на три месяца. Я у вас помощи прошу. Надо поднять дух в этих мальчишках. А какой может быть дух, если их каждый день как поросят кормят. Не понравится — сразу уйдете. Ну?
Вероника молчала, сидела важно, слушала. «Солидный капитан» с золотыми нашивками — и вдруг просит у нее помощи.
— Платить сколько будете?
— Сколько положено. Больше, чем вы зарабатывали здесь.
— Если приставать будут, уйду.
— Не будут.
— И потом, если не понравится, чтобы сразу… Не задерживали.
— Обещаю.
Вошел заведующий столовой.
— Ну как, договорились? Ты смотри там, Самарина, свои номера забудь… Не позорь нас… Тебя под суд по-настоящему отдать было надо.
— Отдавайте, подумаешь! Еще неизвестно, кто виноватым будет: я или ваша хваленая Фроська. Боюсь я вас очень…
— Ладно, ладно, прекрати. Видите, товарищ капитан, язык какой? — обратился заведующий к Роману. — По производственной линии у нее порядок, а вот уж…
— Так договорились, Вероника? — спросил Роман.
— Договорились.
Девушка протянула ему руку.
— Приходите завтра к восьми в проходную порта. Пропуск будет вам оставлен. Позже оформим вас окончательно. Не подведете?
— Приду. Всего, Петр Павлович. Привет Фроське. — Она кивнула заведующему и вышла.
4
На следующее утро у камбуза «Никеля» стояла Вероника в ярко-голубом пальто со щегольским чемоданчиком в руках. Ни дать ни взять артистка, приехавшая на гастроли.
— Краля! — восхищенно воскликнул Петрович, высунув голову из двери. — Настоящая краля.
Девушка подвинулась ближе и угрожающе сказала:
— Я вот тебе сейчас дам — «краля», пацан несчастный. Ты кем работаешь вообще? Кочегаром? Черви у тебя еще тут не завелись, «краля»? Руки, наверное, на прошлой неделе мыл? Давай-ка чисти кухню, кастрюли чтобы блестели, банки-склянки — все вымыть. Иначе принимать не буду.
— Ты чего, ты чего? — обиженно начал было Петрович, но потом вдруг сообразил, что пришел новый повар. — Вы повар? Камбуз принимать будете? Сейчас или после обеда? Вот хорошо-то! Я вам все выдраю, как чертов глаз будет блестеть. — Петрович не верил своему счастью.
Вероника вошла в камбуз, осторожно, чтобы не запачкать пальто, подошла к плите, подняла крышку, брезгливо потянула носом.
— Ты что варишь? Ну и бурда. На голову тебе команда не выливает такую стряпню?
Петрович смущенно улыбался.
— Кости у меня тут перележали. Забыл про них совсем. Вот немножко запах…
— Эх, ты, «немножко». Давай показывай каюту. Я переоденусь.
Прибежал Ваняшка Буров.
— Это кто? — спросил он Петровича. — Повариха?
— Ага. Во! — Петрович поднял большой палец.
Вероника появилась в камбузе в узких брючках и пестрой кофточке.
— Вы так запачкаетесь, девушка, я вам сейчас халатик белый принесу. И колпак, — желая сразу завоевать расположение поварихи, предложил Ваняшка.
— Обождем. Сначала приведем в порядок столовую и кухню. Тебя как зовут? Алексей? Иван? Алексей, ты займись с кастрюлями, а мы с Иваном — столовой. Иван, тащи ведра, мыло, щетки.
— Бесполезно. Ходят в грязном. Сейчас вымоем, после обеда опять мыть, — начал было Ваняшка свою песню, но Вероника не дала ему закончить.
— Давай, давай, неси. Много не разговаривай тут.
— Раскомандовалась, — буркнул Ваняшка, но все же побежал за ведрами.
Скоро камбуз и столовая представляли собою поле битвы. Лились потоки грязной воды и серой мыльной пены. Петрович неистово тер песком котлы, чайники и сковородки. Если кто-нибудь из команды заглядывал в столовую, Ваняшка кричал:
— Не лезь! Аврал!
Через два часа кают-компания блестела. В камбузе еще был ералаш. Петрович не успел сделать всего, что требовала повариха. Надо было накрывать на стол. Приход Вероники на «Никель» произвел большое впечатление. Матросы и мотористы то и дело совали головы в кают-компанию, прищелкивали языками, шушукались. Такая девушка — и на их затрушенном «Никеле». Невероятно!
Обедать все пришли в подвахтенной робе. Роман спустился вниз.
Он с удовольствием оглядел сидевших за столом, досмотрел на Веронику, благодарно кивнул ей.
— Вот, товарищи, наш повар, Вероника Александровна Самарина. Будет нас кормить.
Дверь хлопнула, и в кают-компанию вошел Баранов, по-прежкему в грязном ватнике, хотел пробраться на свое место, но капитан остановил его:
— Вероятно, вы плохо поняли меня, Баранов. Вчера я сказал, что прошу в столовую в грязном не ходить.
— Да чего там, товарищ капитан, — развязно начал Баранов, — полчаса всего на обед осталось. Со следующего раза буду приходить.
Он демонстративно сел. В кают-компании стало тихо. В глазах Романа появился холод, нижняя губа полезла на верхнюю.
— Выйдите, Баранов, — негромко сказал капитан. — Немедленно.
Матрос встал, оглядел присутствующих, ища поддержки, встретился глазами с капитаном, вышел.
— Что мы, для таких чумазых целый день работали? — фыркнула Вероника.
За столом из-за инцидента с Барановым все чувствовали себя провинившимися. После обеда к капитану пришел Петрович.
— А меня куда теперь, Роман Николаевич?
— Как куда? Камбуз сдал? В матросы. Я уже сказал старпому, чтобы зачислил. У нас два свободных места.
— Вот спасибо! Вырвался наконец. И кормить вас теперь будут лучше. А то самому есть было неохота.
Модест Иванович Коринец, старший помощник капитана теплохода «Никель», попал на судно в наказание за систематическое пьянство. До «Никеля» он плавал за границу на теплоходе «Ураллес», но дважды не вышел на вахту, устроил дебош в иностранном порту и был с позором отправлен в отдел кадров. Его долго держали в резерве на полставки, потом направили на «Никель», ничего не обещая в будущем. «Хотите — плавайте здесь, хотите — берите расчет», — сказали ему.
Если в море Коринец не представлял собой ценности, то на берегу он являлся вообще бесполезной личностью. Он это прекрасно понимал и потому предпочел остаться на «Никеле». Коринец совершенно не интересовался судном. Какой там был порядок, как кормили, как несут вахту, в каком состоянии корпус или надстройка, все ему, как он говорил в кругу друзей, было «до лампочки». Он тянул лямку. С капитаном Северовым, его безнадежностью и пессимизмом, Коринцу было удобно. Вместе с Вадвасом они частенько «трескали огненную воду», по выражению Петровича, и потом, напившись до зеленых чертей, пели хриплыми голосами. Петрович презрительно говорил:
— Уже нарезались.
Кое-как отстояв вахту, Коринец уходил на берег. Что в это время делалось на судне, ему было безразлично. Приход капитана Сергеева пришелся ему явно не по душе. Новый капитан, а значит, и новые порядки. Новые порядки — беспокойство, изменение привычной рутины жизни. Он почувствовал, что решительная хватка Сергеева заставит работать и его. Но работать не было ни сил ни желания. А вот повариха ему понравилась. Такая пампушечка тут рядом, на судне. Но язык — не дай бог!
С утра до вечера раздавался звонкий, насмешливый голос Вероники. Она постоянно кого-то шпыняла за мат и грубость, кого-то за неопрятный вид.
— Эй ты, Сюркуф, гроза морей, — кричала она, — ну чего лаешься? Не видишь, что женщина рядом? А еще в кино приглашал. Да кто с тобой пойдет, с таким?
— Простите, Вероника Александровна, не заметил вас. Не буду, — сконфуженно говорил провинившийся, стараясь как можно скорее уйти от насмешек девушки.
Готовила она отлично. Команда, объевшаяся кашей и макаронами Петровича, не находила слов, чтобы похвалить новую повариху.
— Вот это да! Здорово! Пальчики оближешь! Молодец! — только и слышалось со всех сторон.
Ей помогали все. Чистили овощи, разжигали камбуз, кипятили утром воду. По просьбе Вероники Буров сделал два фанерных плаката: «На камбуз вход воспрещен», «Вход только в чистой робе». Первый повесили на палубе у камбузных дверей, где всегда маячил кто-нибудь из команды, но теперь не смел переступить заветного порога, а второй — на двери в столовую.
