Оставив строй, Непрядов направился к Шелаботину, стоявшему рядом с лежавшим на палубе венком.
Как только замполит закончил короткую, прочувствованную речь, полагавшуюся в таких случаях, Шелаботин сказал:
— Ну, взяли, Егор Степанович…
Вдвоем они подняли сплетённое из еловых веток окружье, дохнувшее терпким запахом лесной хвои и принялись медленно опускать его на пеньковых шкертах за борт, выдерживая горизонтальное равновесие. Это неторопливо размеренное ритуальное действо продолжалось до тех пор, пока венок не коснулся воды. Побросав концы, оба командира тотчас взяли под козырёк. И в этот момент оглушительно грохнул из автоматов одиночными выстрелами почётный караул. Троекратный салют прокатился до самого горизонта, пугая чаек и отзываясь эхом где-то далеко в море.
Егор снял с головы свою новенькую, с высокой тульей командирскую фуражку и бросил её поближе к венку, чуть слышно прошептав при этом:
«Прими, батя… Это от меня и от твоего внука».
Экипаж этому не удивился, не воспринял иначе, как того заслуживала память сына о своем отце. А потом случилось нечто такое, что никак не предусматривалось обычным порядком всего происходившего. Шелаботин, из чувства солидарности с другом, также бросил вниз свою фуражку. А следом, как по команде, полетели за борт матросские бескозырки. Они белоснежными лилиями расцвели на воде вокруг мерно колыхавшегося венка.
Егор до боли прикусил губу, но уже ничего не мог с собой поделать: слеза ползла по его щеке, выдавая минутную слабость. Но и это можно было понять, поскольку железными оставались корабли, а их обитатели — людьми живыми.
Егор подумал, что вот только перед корабельным баталером за свой невольный, всех взбаламутивший порыв не помешало бы извиниться. Поскольку вновь обеспечить экипаж головными уборами, надо полагать, тому будет не просто. «А впрочем, — рассудил он, — дело ведь это — наживное…»
По возвращении с Югов на Севера, Егор снова с головой окунулся в привычные корабельные дела. За время его отсутствия в экипаже всегда скапливалось немало таких вопросов, которые ему как командиру предстояло срочно решать. Он любил свой далеко не новый корабль именно таким, каким он был: с достаточной пока еще надежностью прочного корпуса и с возникающими порой неполадками в приборах и механизмах, которые лишь прибавляли команде хлопот. По действующим нормативам лодка находилась уже не в зените своего эксплуатационного существования. Это нечто крепкого и здорового мужика, которому перевалило за пятьдесят: силенки еще хоть отбавляй, но уже случается, когда то ли под лопаткой некстати кольнёт, то ли старый, давно сросшийся перелом в кости к непогоде заноет. Однако по глубинам пройдет этот корабль, как боевой конь своим путём, не испортив борозды и ездока не сбросив. Словом, хорошенько ухаживай за ним, и он тебя никогда не подведёт. Егор очень хорошо усвоил эту истину, представляя себя в роли всадника и пахаря. И потому его подводный корабль всегда находился в полной готовности к выходу в море.
Правда, к моменту возвращения Егора, лодка его всё ещё находилась в ремонте, избавляясь от накопившихся недугов, различных неполадок и неисправностей. Но уже стало известно, что предстоит ей в скором времени отвалить от пирса и уйти курсом в океан, в длительное автономное плавание.
Непрядов обрадовался этому известию, поскольку на берегу ничего его больше не удерживало, и душа постоянно рвалась в моря. Впрочем, для полного удовлетворения всегда не хватало какой-нибудь малости… Как ни старался, ему так и не удалось перетянуть Кузьму Обрезкова на свою лодку. Надо полагать, начальство продолжало держать его в опале.
Тем не менее, Непрядов добился-таки, чтобы дружок снова начал ходить на тренировки в кабинет торпедной стрельбы. Поначалу Кузьма не слишком-то охотно работал с составе КБР, но потом все же вошёл во вкус, весьма быстро навёрстывая упущенные в этом деле навыки. К егорову удовлетворению, тот одинаково грамотно действовал и за помощника, и за штурмана, и за минёра. Снова проявлялась в нём добрая моряцкая закваска, и это ещё больше убеждало Егора в том, что на берегу его дружку не место. Как бы судьба-злодейка ни била, ни трепала его, в душе Кузьма всегда оставался подводником «Божьей милостью» и по призванию.
Не сказать, что в штабе с пониманием отнеслись к Егоровой затее. Пожалуй, её просто не замечали, тем более что за Кузьмой сохранялась репутация «неудачника». Кто ж послужив своё на флоте не знает, как прилипчиво это клеймо, как трудно избавиться от него, даже если ты ни в чём не виноват, если пристало оно к тебе по случайному недоразумению, по злому стечению обстоятельств?
А в сущности, так оно было и на самом деле. Вскоре Егор лично смог в этом убедиться. Как-то вечером возвращался он с лодки домой. Погода стояла скверная. Низкие тучи, медленно скручиваясь, выжимали на слякотную землю мелкую холодную морось. Егор мечтал напиться горячего чаю, да завалиться спать.
По пути Непрядов решил заглянуть в военторговский магазинчик, намереваясь что-нибудь прихватить к своему столу. Хотелось каких-нибудь сухариков.
Под «торговую точку» была отведена переделанная квартира на первом этаже одной из пятиэтажек. Время было довольно позднее, и поэтому Ирина Марковна собиралась закрывать свое заведение. Осанистая, с гордо посаженой головой, увенчанной пышным париком, она будто царила, возвышаясь над прилавком.
— Всё, всё, всё! — скороговоркой бросила она двум вошедшим следом за Егором женщинам. — Магазин закрыт. Последним обслуживаю кавторанга, — и милостиво улыбнулась Егору.
Для порядка немного повозмущавшись, женщины вышли, оставив Непрядова наедине с продавщицей.
«Кремень-баба, — подумалось Егору с неприязнью. — Такая вот зубами схватит, пожует-пожует, да и выплюнет, не поморщившись при этом…»
— Я к вашим услугам, Егор Степанович, — сказала она слегка приглушённым грудным голосом, явно выказывая офицеру своё «монаршее» расположение.
Непрядов попросил завесить полкило ванильных сухарей.
— Что-то не видно и не слышно вашего Кузьмы Петровича, — как бы мимоходом, насмешливо заметила она, вскрывая непочатую коробку с сухарями. — Уж не простудился ли, бедняжка?
Непрядов, не торопясь, достал портмоне, извлёк из него десятку.
— Да нет, — отвечал, кладя купюру на прилавок. — Жив-здоров и делом занят.
— Догадываюсь, — сказала Ирина Марковна с таинственным видом гадалки, не то ясновидящей. — Дела-то у него не очень хорошо идут.
Непрядов на это лишь неопределенно скривил губы, не желая вдаваться в подробности.
