– Ну, говорите начистоту, милейший, – воскликнул капитан. – Он сказал вам? Что он сказал?
– Я не хотел бы повторять его слова, сэр, – сказал мистер Фрейер.
– Не хотели бы? – спросил капитан, хохотнув и поведя вокруг удивленным взглядом. – Вы слышали это, мистер Эльфинстоун? – осведомился он. – Мистер Кристиан? Мистер Фрейер не хотел бы повторять его слова! И почему же, позвольте спросить? – продолжил он тоном еще более напыщенным. – Почему вам не хочется повторять его слова?
– Потому, сэр, если позволите, что считаю их не годными для публичного употребления.
– А я считаю, сэр, что, когда ваш капитан задает вам вопрос, вы либо отвечаете на него, либо рискуете и сами быть обвиненным в нарушении субординации! – закричал капитан Блай, и я изумленно затаил дыхание. Посмотрев на мистера Кристиана, я увидел, что даже он немного шокирован тем, что такие слова прозвучали в присутствии всей команды. – Итак, спрашиваю еще раз, мистер Фрейер, – и в третий раз спрашивать не буду, а потому поспешите с ответом, – что сказал вам мистер Квинталь, когда вы обвинили его в краже сыра?
– Сэр, точные слова его были такими, – ответил мистер Фрейер, на сей раз громко, твердо и без какого-либо промедления, – он сожалеет о краже провианта, но счастлив признаться в ней, тем более что сыр оказался таким же вкусным, как титька капитановой мамаши.
Я был потрясен до того, что у меня челюсть отвисла, – и это не преувеличение, отвисла буквально, – и, клянусь, мне показалось, что сам океан изумленно стих, услышав мистера Фрейера. Я был уверен, что и морские птицы замерли в полете, и повисли над нашими головами, и переглядываются, неспособные поверить своим ушам. Уверен, что Земля запнулась в своем вращении, а Спаситель пристально всматривается в нас с небес, пытаясь понять, правильно ли Он расслышал прозвучавшую только что фразу. Неожиданными были не только слова – все знали мистера Фрейера как человека богобоязненного, никогда не произносившего чего-либо посильнее «ах, чтоб его» или «пропади оно пропадом» и уж тем более не упоминавшего чьих-либо титек. Само время, услышав его, замедлило ход свой, все молчали. Я начал мысленно повторять про себя похабный стишок, которому с год назад научил меня один из моих братьев, – про бедную деву на улицах города, где ей никто не дает прохода, – загибая палец всякий раз, как добирался до последней строки, и загнул их три, прежде чем снова услышал голос капитана Блая.
– Прошу прощения, сэр, – произнес он с таким ошеломлением, точно мистер Фрейер только что вытащил из заднего кармана селедку и отхлестал его таковой по щекам. – Мне кажется, мистер Фрейер, я не все понял. Будьте добры, повторите.
– Я сказал, что Квинталь украл сыр и заявил, что тот оказался таким же вкусным, как…
– Молчать, милейший, я расслышал вас с первого раза! – проревел капитан и, по-моему, был при этом не совсем прав, ведь сам же попросил мистера Фрейера повторить. – Квинталь, – сказал он затем, гневно глядя на матроса, – что же вы за пес такой?!
– Нехороший я человек, – ответил Квинталь, продолжая фиглярничать, ибо он знал, что заслужит этим одобрение товарищей, а любые попытки выкрутиться из переплета, в который попал, бессмысленны, порки ему все едино не миновать, – плохой пес, это уж точно, и породы самой никчемной. Сущая дворняга, которую нипочем не приручишь.
– На этот счет мы примем все необходимые меры, сэр, – сказал капитан. – Определенно примем, и часу не пройдет. Мистер Моррисон, где вы, сэр?
Из задних рядов выступил, поигрывая кошкой-девятихвосткой, помощник боцмана, мистер Моррисон. Бедняга не один месяц ждал своего дебюта и ныне наслаждался представившейся ему возможностью блеснуть. Я почти ожидал, что он откашляется и помедлит немного в расчете на аплодисменты.
– Две дюжины ударов мистеру Квинталю, будьте любезны! – крикнул капитан. – Скоро мы выясним, можно ли приручить этого пса или он уже безнадежен.
Квинталя провели по палубе, сорвали с него рубаху, привязали к решетчатому палубному настилу, растянув в стороны его руки и ноги. Мы наблюдали за ним, каждый из нас, в страхе и волнении, ведь и это тоже было переменой в приевшемся распорядке, а поскольку ничего подобного за предыдущие несколько месяцев не происходило, мы позорно, кровожадно и нетерпеливо ожидали дальнейшего.
Кошка-девятихвостка – веревка примерно восемнадцати дюймов в длину с девятью кожаными ремешками на конце и затянутыми на каждом тремя узлами – выглядела совсем не так устрашающе, как я ожидал, и действительно, при первой паре ударов Квинталь лишь негромко взвизгивал, как человек, получивший во сне пинок от неведомого врага. Однако после третьего лицо его исказилось. При четвертом он громко вскрикнул. А после пятого каждый удар сопровождался воплем боли, от которого у меня сводило живот, даром что я этого матроса недолюбливал. Спина его покрылась красными полосами, и еще до того, как число ударов стало двузначным, из полос этих забила кровь. Каждый из нас мысленно считал удары, на тринадцатом, четырнадцатом, пятнадцатом я уверовал, что капитан прекратит порку, поскольку Квинталь, судя по всему, впал в беспамятство – тело его обмякло, спина обратилась в карту боли и сочившихся кровью ран, – однако мистер Блай не промолвил ни слова, и помощник боцмана продолжал порку, пока не нанес двадцать четвертый удар, после чего повернулся, приподняв бровь, к капитану.
– Отнесите его вниз, – сказал тот, и с лежащего на палубе бедняги тут же сняли узы.
Четверо товарищей Квинталя подняли его, поскольку после порки матроса полагалось относить к хирургу, чтобы тот обработал раны, – вот она, великая ирония морской жизни, подумал я. Впрочем, Квинталь еще сохранял запас жизненных сил, ибо, когда его, оставляющего на палубе кровавый след, проносили мимо меня, он взглянул мне в глаза и гавкнул. Клянусь вам, гавкнул, как пес, коим себя объявил. Я, обалдуй, даже подпрыгнул на месте.
– Будьте любезны вымыть палубу, – сказал, разворачиваясь, капитан. – И протереть ее уксусом. Всех офицеров прошу немедленно явиться в мою каюту.
Он начал спускаться по трапу, мистер Кристиан, мистер Хейвуд, мистер Фрейер и мистер Эльфинстоун последовали за ним. Последовал и я – вдруг им захочется чаю. На палубе уже появились бадьи с водой, оглянувшись, я увидел, что матросы ропщут, обсуждая ущерб, причиненный их товарищу, жалеют его, хоть он и был вором и сквернословом.
– Рано или поздно это должно было случиться, сэр, – сказал мистер Кристиан, когда все они вошли в каюту капитана. (Я остался снаружи, чтобы предотвратить возможное вторжение туда кого-либо еще и, ну да, послушать разговор офицеров. Не вижу, чего тут стыдиться.) – Не огорчайтесь. Матросам полезно время от времени присутствовать при небольшой экзекуции. Это указывает им их место.
– Я не испытываю разочарования, мистер Кристиан, – ответил капитан, голос которого еще подрагивал от гнева. – И не боюсь давать матросам понять, кто на этом судне командует, а кто нет. Вы в этом сомневаетесь, сэр?
– Никак нет, капитан, – сказал мистер Кристиан. – Разумеется, нет. Я просто хотел отметить, что…
– А вы, мистер Фрейер, – продолжил свою тираду капитан, подступая к судовому штурману, – вы, сколько я понял, получили немалое удовольствие от только что разыгранной перед нами сцены?
– Я, сэр? – удивился штурман. – Почему я должен был…
– Ведь это вы занесли происшедшее в вахтенный журнал, не так ли, сэр? Два дня назад, я не ошибаюсь, сэр?
– Да, я тогда же уведомил вас об этом, и вы совершенно правильно решили, что с наказанием следует повременить, пока мы не выйдем в спокойные воды…
– Совершенно правильно, вот как, мистер Фрейер? Совершенно правильно? Как я счастлив получить ваше одобрение, сэр. Так, по-вашему, капитан корабля нуждается в одобрении своего штурмана? Это что же, новое положение морского права, которое я не успел оценить по достоинству?
– Я не имел намерения оскорбить вас, сэр.
– Проклятье, милейший! – рявкнул капитан, да так громко, что, готов поклясться, морские птицы, замешкавшиеся над нашим судном, услышав мистера Блая, наверняка бросились врассыпную. – Чтоб вас разорвало! У вас было полных два дня, чтобы рассказать мне о его проступке, и что вы сделали? – упомянули всего лишь о краже сыра и нарушении субординации…
