Мастер с крыла на крыло через рубку бегает, две смычки за борт вытравить командует. И опять со своим "пожалуйте". Уже не злюсь, посмеиваюсь в усы над вежливостью его палубной, а он видимо решил меня совсем огорошить:
— А что, Пашенька, — говорит, — если мы тебя старпомом сделаем?
— Да ты не дрейфь. Не боги горшки обжигают. Я натаскаю. Ничего в судоводительской науке сверхъестественного нет. А корочки — купим. Раз уж всё равно все недипломированными стали.
И дальше продолжает. Мол, парень я неглупый. По-английски, опять же, сносно натаскался на большом флоте… На турции-греции побежим, совсем это не лишним будет. Да и собутыльники и деловые партнёры по всяческой контрабанде меня, небось, в Турции ждут не дождутся.
И кто ему про меня набрехал такого? Главное — всё правда. Даже про контрабас.
Когда подвалил рейдовый катер, и Скользкий начал зудеть, что это его на берегу бросили, я посмотрел на его наглую харю с крыла мостика и про себя подумал:
— Ну подожди малёк, братишка. Покувыркаемся ещё.
И на обеде, когда вся толпа расшумелась, первым сказал: "Стоять. Нас без документов и в Одессе-маме не очень-то ждут. Замахаешься объяснительные сочинять."
Кела, коллега мой, первым меня поддержал. Хотя, казалось бы. Какие у матросов дипломы?
Да, пожалуй, тогда и началась моя болезнь. Но пока ещё не помполитская. Эта дрянь, что из меня полезла, иначе совсем называется.
***
Вот тут и начались у нас швартовки, перешвартовки, постановки на якорь и снятия с якоря. Регулярные. По нескольку раз на дню. Но механики уже почему-то не бухтели, что это ж им всю ночь "малыша" гонять, а топливо и моторесурс надо экономить (и спать им, маслопупым, хочется), а
Скользкому уже не надо было на берег (ни к корешам, ни к любимым женщинам).
Совсем не зудеть Скользкий не мог:
— Ну что он орёт на меня с мостика? Не держи якорь-цепь. Не обжимай стопора! Я что, держу, или первый год замужем? Да отработай ты назад машиной и две смычки выйдут пулей! Или у нас тут кукольная комедия?
Вежливости палубной у нашего мастера действительно поубавилось, орать стал на Скользкого. Это всегда полезно, но тут уж — зря. На 16 метрах под килём полста метров цепи сами не высыпятся, это вам любой скажет. И швартоваться с бросательным концом на лушпайке нашей — дурной тон. Гоги Ирокезович, или его единственный швартовщик-инвалид конец этот примут? Ох уж эти замашки пароходские!
Да носом ткнись в причал, собственный матрос выскочит, и сам гаши на кнехты понабрасывает. Нечего тут за десять метров целиться, машину стоповать, а потом орать в матюгальник всякое. Не на балкере.
Но бухтеть в тряпочку — это наше право. Бухтишь, но выполняешь, и с советами своими к капитану ж не лезешь. С мостика виднее. Да и на нормального, без всяких "извини-подвинься", судоводителя стал наш Палыч больше похож.
Оно и понятно: мы загораем себе третью неделю, Кукла лягушек в окрестных болотцах гоняет, а Мастер каждый световой день по ОМОНам, афганцам, ворам в законе и прочим властям мотается.
В контрразведке ему гранату подарили, на будущее.
ОМОН был тбилисский, батумские власти его не жаловали.
Воры от дел отошли. Какой закон? Беспредел настал в Батуми.
Собрал нас Мастер, мол так и так, будем документы новые всем покупать. Деньги целы пока. Ну, прийдётся ещё месячишку без зарплаты, народ, перекантоваться. А иначе из Батуми этого нам не уйти.
— Без денег, так без денег, — согласились мы. А что делать?
***
Я вообще на ПТСе нашем — человек свежий был.
Не команда — а мясное ассорти в тазу для бритья.
Родион (он же — Радик) — этот из техфлота. Мели от Усть-Дунайска до Туапсе он не просто знал, он их создавал. Говорят, именно его шаланда присыпала ту подводную лодку на грунте. При чём тут кефаль? Шаланда — это баржа такая. Песок от землечерпалок в районы свалок грунта отвозит. А Вы что подумали?
Кубанская фракция (боцман, кандей и второй матрос) попала на 93-ий с "Востока". Променяли двухсотметровое шило на наш обмылочек. "Восток" — дело тонкое. Одних баб в экипаже — под шесть сотен. Боты разъездные — как раз с наш "таз для бритья". По одиннадцать месяцев в рейсе, и денег не платят. Тут не только на тазик, на "тузик" (на душегубку, по-вашему) сбежишь.
Кубанцы вообще — народ интересный, кавказских кровей. Сегодня морды в кровь друг другу побьют, завтра — опять кунаки. Шашкой махать им по Менделю и Моргану положено.
— А шо, есаул, можить зря мы вчерась студентов в капусту порубали?
— Може й марно. А в тим — нехай не плошають.
Особенно в Скользком Мендель не просчитался. Он мне сразу заявил, что будь он на т о й вахте… Хотя, когда документы нам назад принесли, за шашкой фамильной чтой-то не шибко тянулся.
Меня только по первому рейсу троица эта кубанская напрягала. Свежий человек я был на "девяносто третьем". Дед Витька — этот уже с душком. Сразу мне сказал:
— Паша, выпивайте и закусывайте. Пусть вас не волнует этих кубанских глупостев.
Дед Витька был из коренных. С Молдаванки. Детство во дворе с усохшим фонтаном, юность на танцклетке возле бурсы техфлотовской. И нос ему по боксёрскому фасону подрихтовали там же. В рыбачки-колхозники он угодил уже с верхним образованием. К несчастью, штатный причал морского буксира "Титан", без отрыва от которого Дед образовывался, располагался в опасной близости от причала винбазы…
Житьё колхозное приучило его не сотворять из судоводителя кумира. Так, на "девяносто третьем", машина отрабатывала назад не сразу же по команде с мостика, а после Дедова контрольного стука ногой об палубу в районе тридцать седьмого шпангоута. Дизеля свои Дед любил больше бортов. За борта нехай старпом думает.
Третьим механиком у Деда Витьки был мичман Панин. Однокашник Деда по техфлоту, молчун и интернационалист. О его отношении к происходящему на палубе "девяносто третьего" догадываться приходилось по интонации, с которой он произносил три точки после своего обычного: "Ну, вот…" А интернационалистом он был потому, что в любой стране Черноморья его с готовностью признавали аборигеном: болгарином, румыном, турком, грузином. И пытались говорить с ним на родном языке.
Обо мне распространяться долго незачем. Мореходка. Вылетел с третьего курса. Восьмая Тихоокеанская эскадра. Югрыбразведка керченская. Рудовозы река-море (река-горе) херсонские. И пассажирчик маленький. Ялта-Синоп. Каждую неделю дважды.
Все вроде. Хотя нет, Куклу забыл. Водолазку дворянских кровей нашу. Единственную барышню на борту. Не собака, а звоночек. Попробуй только чужой на трап сунься. Своих же определяла Кукла за обеденным столом. И надолго. Я года через полтора, на другом пароходе, у Горбатова, встретил её. Узнала, сучка. Тявкнула спросонья, а потом хвостом завиляла и лизаться полезла. Мы ж с ней после того налёта вроде как родственники получились. И ей досталось, когда меня защищать бросилась.
