Щенки от Куклы в порту нашем пользовались постоянным спросом. Правда, и предложение не заставляло себя особо ждать: гулящая была псина.
Олег Палыч говорил, что в Бургасе ему пришлось возвращаться за Куклой от самого приёмного буя. Загуляла барышня. Агент по радио уже вызывал. И знала ж, сучка, к кому кинуться со своими женскими бедами. Посмеялся болгарин, но даже по "воки-токи" на тридцать третьем канале полаять дал ей возможность. Как тут не вернуться? Горбатов, как старпом, ворчал, правда, что Кукла вообще — предмет контрабанды, завезена в братскую Болгарию без санитарных документов, и пахнет всё это международным скандалом и штрафом. И в следующий же приход в Ильичёвск Палыч Кукле оформил санпаспорт и прививки… Но это уже из преданий "девяносто третьего". Где тот Горбатов? И кто хранит эти преданья старины глубокой сейчас, когда я пишу эти строки?
Получается, кроме меня некому. Поэтому и уродуюсь, борюсь со скудоумием и косноязычием. А что делать?
***
Чёртов Батуми! И ведь и скучать вроде бы не по чему, видали мы в гробу все эти колониальные прелести.
И пальмы в Мапуту — ещё более пыльные.
И коровы в Бомбее — ещё более неприкосновенный скот. Так же бредут по проезжей части вразрез движению.
И женщины в Дубае — вообще в намордниках, а не только во всём чёрном, в непременных косынках после замужества.
И контрабандный рынок в Джибути — столь же бойкое и гиблое место, где тебя обжулят и обворуют, смеясь, не считая должным даже убегать: шаг отступил и потерялся в толпе.
И французская морская пехота сверкает бритыми затылками ничуть не хуже костромских дембелей в камуфляже и тельниках, отоваривающихся колониальным товаром по случаю отправки на родину. (Эвакуация, дядя. Завтра на транспорт грузимся).
И цитрусы в Пирее растут просто вдоль дорог, а не за заборами…
А пиво "Эфес Пилзен" дешевле и вкуснее пить в Турции, а не под пальмами у морвокзала. Хотя, шашлыки и хинкали, пожалуй…
Впрочем, что это я? В том году в Батуми не до шашлыков было. Хлеб брать приходилось через корешей Скользкого, через дыру в заборе.
Единственное, чем ещё торговали свободно, было спиртное и автопокрышки. Впрочем, спиртное батумской возгонки отдавало той же резиной.
Недаром и из Феодосии мы привезли груз автомобильных скатов.
Война войной, но скакунов своих подковывай регулярно. Кавказ.
Даже беженцы кавказские бегут от войны на жигулях и волгах.
Каждое утро причалы рыбкомбината оживлялись криками "майна-вира", дельными советами, многозначительным цоканьем языков и спорами зевак.
Порт давно забыл, как пахнет хамса и шпрот. Хотя дороги по привычке вместо гравия посыпались раковинами рапанов. В Ялте на таких зарабатывают, как на сувенирах.
Рыбу в Батуми продолжали ловить только двое: "Бешуми" и "Цискара". К их приходу собиралась на причале толпа с вёдрами, счастливцы-ялики норовили взять их на абордаж ещё на подходе, раньше голопузых боевых пловцов из местной пацанвы, атакующих палубу с воды. Остальные рыбачки давно уже продали свои невода туркам, и занялись более прибыльным.
СЧС, средний сейнер только по названию, брал на палубу до девяти легковушек. Это моряком нужно быть, но вы всё ж, на веру, поразитесь: "И куда они (легковушки) там вмещались. Сейнера того — двадцать семь метров по палубе." Две последних машины уже за корму колёсами свисали. И, опять же на веру, "И как они (сейнера) не опрокидывались от перегруза?"
Опрокидывались. Но больше зимой. От обледенения.
Машинами по всей палубе сейнера и дальневосточника не удивишь. Они там натаскались возить из Японии. Но тут с каждой машиной ехали жёны, дети, двоюродные дядья и троюродные сёстры водителя. Со скарбом, пожитками и едой на переход. Всю дорогу — в машине или на палубе. Позеленевшие, как Гринпис. Голодные. На узлах и тюках. Ни дать, ни взять — последний пароход на Стамбул.
Всё вернулось на круг. Эмигранты, бои на околицах, мишки японцы.
"С лошадью нельзя на корабль?" Ерунда. Сто пятьдесят гринов — и конь твой уже припнут к кнехту. Так что зря Высоцкий стрелялся. Не только с лошадью, с орудием прямо взяли бы.
Вру, Владимир Семёнович проходил бы по другому ведомству. По его душу пришёл бы в Батум транспорт "Баскунчак". И не только по душу. Я на этот "Баскунчак" насмотрелся ещё в Персидском заливе. В голову тогда не приходило, что на вертолётной площадке и в ангарах прекрасно становятся камазы с мандаринами. Эвакуация.
Цены они нам сбивали… Пока транспорт стоял у морвокзала, нам надеяться оставалось разве что на чокнутого грузина: вдруг нули на купюрах считать не умеет. Встречались конечно и среди их грузинского племени чудики. Один вон, целый день просидел с сачком под сваями причала, развлекая нас пением песен Пахмутовского репертуара.
— Как рачки? Ловятся? — не выдержал к обеду Скользкий.
— Нет, вон там, за молом, — лучше, — отвечал чудик, продолжая черпать воду своим решетом. И по третьему разу затянул: "Мнэ прыснылся шюм даждя…"
Встречали мы и таких. Но такого, чтоб сотню с тысячей путал…
Наш клиент в кепке со своим вечным вопросом: "Гдэ капытан?" — и после отхода штрейхбрехеров от ВМФ продолжал обминать наш ПТС-93 по дуге большого круга. Весь Батуми знал уже, что именно этот пароход никуда не идёт, и его пора ставить на пляже рядом с близнецом-братом, переоборудованным в кабачок. На Мелком море.
Дед Витька расшифровывал ПТС как Пусть Так Стоит.
Вот мы и оправдывали.
***
Может где при отходе играют "Прощание славянки", а на "девяносто третьем" оркестр заменялся капитанским магнитофоном с единственной кассетой. Леонтьев. "Куда уехал цирк".
По швартовому расписанию стоял я на руле. Скользкий с Келой сами, без погоняев, сразу же после отхода крепили всё по штормовому. "Первый раз замужем, что ли? Или у нас тут кукольная комедия?"
Машина сама, без команд с мостика, накручивала обороты до полного хода. "Выпивайте и закусывайте, пусть вас не волнует этих глупостев. Взрослые вроде мужчины, а такой ерундой занимаетесь. Вот… "
Даже пароходишко наш, как старый конь, сам ложился на нужный курс. Без всяких "извини-будь добр".
Пока аккуратист Палыч считал склонение и поправку компаса в столбик, "Пусть Так Стоит" наш, по памяти, ложился на Геленджик. Я к штурвалу не прикасался даже, честное скаутское.
Горбатов никогда над прокладкой не корпел. Генеральный курс прикинет, глаз прищурит, и:
— Ложись на триста пять, — скажет. На морской выпуклый глаз.
В столбик получалось триста четырнадцать и две десятых. Смешила меня эта вера Палыча в то, что нежелезный рулевой по магнитному компасу сможет эти две десятки выдержать. Но виду я не подавал:
