На море исключительное волнение. Очень высокие, гороподобные волны с длинными обрушивающимися гребнями. Высота волн настолько велика, что суда временами скрываются из виду. Края волновых гребней повсюду разбиваются в тучи брызг. Грохот волн подобен ударам грома. Поверхность моря от пены становится белой. Брызги, наполняющие воздух, значительно уменьшают видимость...» — вот что такое шторм в десять баллов. Даже эти суховатые строки, выписанные Арсеньевым из учебника метеорологии, вызывали неуютное ощущение.
А там ещё кромешная тьма, мороз...
Лазарев пишет, что капитан растерялся. Так ли? Нет, Голубничий командовал до конца.
Что же всё-таки там произошло?
Итак, капитан наблюдал за морем. Следить за эхолотом должен был Лазарев, он нёс вахту. Но вряд ли и ему было тогда до эхолота...
Почему же перед смертью написал он это письмо, всю вину возлагая на капитана? Непонятно. Сведение личных счетов? Не до того ему было. А Голубничий отрицает свою вину. Кто же из них прав — капитан или его погибший помощник?
Может, Лазарев всё преувеличил в запальчивости? Или он знал в самом деле нечто такое, чего не могла учесть комиссия? Может, Голубничий что-то скрывает — самое важное? Ведь Лазарев оставался с ним в рубке в последние полчаса. Кроме Лазарева, был ещё рулевой, но оба они погибли.
Только два свидетеля — матрос Иван Харитонов и третий штурман Олег Кобзев — остались в живых, но их показания мало чем помогли следствию. Иван Харитонов на палубе не был и, естественно, никак не мог судить о том, правильно ли командовал капитан или допустил какие-то ошибки.
На одном из допросов следователь задал Харитонову наводящий вопрос: не слышал ли он каких-нибудь разговоров среди команды о том, будто капитан отдает неправильные распоряжения?
— Нет, — решительно ответил матрос. — Нам тогда не до болтовни было. А капитана все уважали. Он мужик опытный.
Олег Кобзев отдыхал после вахты внизу, в коридоре у машинного отделения, потом вместе с товарищами поднялся на палубу по приказу капитана, когда судно, получив пробоину, стало быстро ложиться на правый борт. На ходовой мостик и в рубку он не поднимался.
— Капитан у нас держал строгую дисциплину на борту, — пояснил Кобзев следователю. — Даже по делу в рубку не зайдешь, если, скажем, одет не по форме. А уж без дела... Как на крейсере.
Но всё-таки, конечно, Кобзев мог оценить обстановку лучше, чем простой матрос. И следователь допрашивал его подробнее.
При первых допросах штурман полностью оправдывал все маневры и приказания капитана, считал, что всё делалось правильно и никаких ошибок Голубничий не допустил. Но потом его ответы на вопросы следователя стали путаными, их можно было толковать и так и этак.
«Вопрос. Вы по-прежнему считаете, будто при таком резком повороте, какой сделал Голубничий, чтобы вернуться под прикрытие ледяного припая, судну не грозила опасность?
Ответ. Конечно, чем круче поворот, тем опасность перевернуться больше, особенно при таком шторме. Мы и подумали было, что уже опрокидываемся, все с ног повалились.
В. Где вы в этот момент находились?
О. В коридоре, возле трапа на палубу.
В. Вы тоже упали?
О. Я? Нет, удержался за скобу.
В. А почему вы старались находиться поближе к трапу? Чтобы в случае опасности побыстрее выбраться на палубу?
О. Да.
В. Значит, опасность перевернуться при таком резком повороте была весьма реальной?
О. Конечно. Рисковый был поворот.
В. Скажите, у покойного Николая Лазарева не было каких-нибудь причин обижаться на капитана? Они не ссорились?
О. Нет, что вы! Коля старика очень уважал. Писал про него в газету, вся команда читала его статьи.
В. Значит, не мог он написать эту записку в состоянии запальчивости, обиды, для сведения каких-нибудь старых счетов?
О. Не мог, конечно, не мог. Он уважал кэпа».
Арсеньеву нередко приходилось сталкиваться с тем, как люди не слишком собранные и волевые порой начинают путаться в своих показаниях — не по злому умыслу, а просто устав от надоевших допросов.
Да, такой свидетель, как Кобзев, может доставить хлопот. Надо это учесть, готовясь к его допросу на суде, уточнить все темные места и недомолвки.
Допрашивали Кобзева как свидетеля, но почему-то следователь не предупредил его об ответственности за дачу ложных показаний, как того требует закон. Во всяком случае, расписки штурмана о таком предупреждении в деле не было. И в трех протоколах не было указано, где именно производился допрос. Надо сказать Алексееву.
Арсеньев вспомнил, как настороженно встретил его следователь, и поморщился. Заработал он в прокуратуре нелестную славу «буквоеда». Ладно, ничего не поделаешь.
«Н-да, с этим «простым» делом будет хлопот», — невесело подумал Арсеньев. Поводов для беспокойства было немало. Голубничий всё отрицает. А как быть адвокату? Может ли он не кривя душой занять на суде такую же позицию? Ведь он сам сомневается в невиновности Голубничего. Это-то его и мучает.
Кажется, найдутся убедительные обстоятельства, смягчающие ответственность капитана. Конечно, трудно было сохранить полное самообладание и не допустить ни одной ошибки в таких критических обстоятельствах, в каких оказался Голубничий. Даже если капитан в чём-то ошибся, он вёл себя мужественно, и его нельзя не уважать за это.
Давно уже для Арсеньева стали заповедью слова Маркса о том, что государство даже в нарушителе закона должно видеть человека, свою живую частицу, в которой бьется кровь его сердца, видеть солдата, защитника родины, гражданина, главу семьи. «Государство не может легкомысленно отстранить одного из своих членов от всех этих функций, ибо государство отсекает от себя свои живые части всякий раз, когда оно делает из гражданина преступника». Эти слова так понравились Арсеньеву, что он выписал их.
— Ангелов чего защищать, они и сами в рай попадут, — говорил когда-то Арсеньеву его учитель, старый адвокат Баранцевич. — А вот человеку оступившемуся, попавшему в беду, помочь надо. Вот тут-то и нужен непременно адвокат, который по долгу своей профессии обязан понять обвиняемого, защищать его.
Но защищать — вовсе не значит выгораживать обвиняемого любой ценой. Помочь суду объективно разобраться, в чём человек действительно виноват и какого заслуживает наказания, обратить внимание на все слабые места в обвинении — вот задача адвоката.
Капитан Голубничий прожил большую и честную жизнь, суд это должен учесть. Арсеньев ещё раз просмотрел его послужной список. Биография безупречная: начинал простым рыбаком, в годы войны на своем траулере выполнял специальные задания командования, был награжден орденом Красной Звезды. Воевали и два его сына, один из них погиб. После войны у Голубничего тоже не было никаких взысканий, одни благодарности да премии. Характеристики приложены отличные.
На суде нужно будет убедительно показать сложность обстановки, в которой Голубничему пришлось принимать решения, и добиться, чтобы исключили из обвинения все предположения, смутные догадки, все недостоверное, сомнительное. Только неопровержимо доказанные факты должны лежать на чаше весов, когда решается судьба человека. Неуклонно добиваться этого — тоже обязанность адвоката.
Следователь предъявил Голубничему обвинение в нарушении правил безопасности, что и привело к трагической гибели судна и людей. Серьезное обвинение, по этой статье возможно лишение свободы до пятнадцати лет.
Надо прежде всего убедить суд, чтобы формулу обвинения изменили так: «нарушение действующих на транспорте правил» или «проявленная халатность». Это будет справедливее. Тогда Голубничему в самом худшем случае будет грозить не более пяти лет лишения свободы, а скорее всего наказание сведется к увольнению и к исправительным работам. Вероятно, суд учтет все обстоятельства, смягчающие ответственность Голубничего.
Но Голубничий, конечно, и на суде станет полностью отрицать свою вину. В этом вся трудность положения Арсеньева. Он ведь тоже будет вынужден занять такую же позицию и настаивать не на смягчении наказания, а на полном оправдании капитана. Иного выхода у него нет. Раз он взялся защищать Голубничего, они не могут расходиться с ним в оценке фактов и доказательств.
Если Голубничий станет полностью отрицать на суде свою вину, а защитник лишь ограничится просьбами о смягчении наказания, тем самым как бы подтверждая его виновность, он попросту оставит Голубничего без защиты... Между тем опровергает он предъявленные обвинения довольно убедительно. Против его доводов лишь записка Лазарева, а никаких дополнительных сведений о гибели траулера добыть уже невозможно.
Но ведь этого мало. Адвокат, раз поверив своему подзащитному, должен проникнуться его доводами, лучше их аргументировать, сделать их убедительными и в защите опираться на них. Возможно, суд не согласится с ними. Но совесть защитника будет чиста. Не покривив душой, он сделает всё возможное.
