Только на Буяне, набережной, что ниже моста, куда новгородские кормщики ставили лодьи с товарами иноземных купцов, было заметное оживление. Толпа закрыла от глаз Амосова корпуса прибывших с Ладоги кораблей.
«Большой караван, — подумал Амосов, считая мачты. — Летние гости ганзейские[14] пожаловали. Ко времени ли?»
До морехода доносился глухой рокот толпы, собравшейся у причалов; слышались злобные выкрики, перебранка. Обгоняя Амосова, прошли два горожанина–ремесленника.
— Убивец нашелся, — услышал Труфан Федорович резкий голос, — тот самый, что в Любеке купца Салова убил!
— Ишь ведь, признали! Что ж теперь, виру требовать? — сказал другой. — Ванюха–то, Салова сын, таковский, маху не даст.
— Кожу с зубов норовят ганзейцы содрать. Выходит дело, нам, судовщикам да носильщикам, даром на них работай. Уперлись на своем: что дедам вашим платили, то и вам платить будем.
Первый злобно выругался:
— Как есть свинья! Посади ее за стол, она и ноги на стел…
Купец не обратил особого внимания на слова прохожих. Требовать виру — плату родственникам за убитого — было обычным в те времена. Нередки были и жалобы на иноземных купцов.
Труфана Федоровича тревожило другое. «Почто степенной звал? — думалось ему. — Наказывал и часу не медлить. Неужто беда какая стряслась?» И старый мореход ускорил шаги.
Солнышко поднималось все выше и выше. Под его горячими лучами стали испаряться капли утренней росы на свежей зелени ветел, высаженных по обочинам бревенчатой мостовой, на траве, буйно разросшейся возле домов и по дворищам у церквей.
С наслаждением вдыхая утренний свежий воздух, пахнувший дымом домашнего очага, Амосов пробирался по узким улицам ремесленников. Тянулись бесконечные ряды кожевников, швецов, плотников, дощаников, седельников, сукновалов, веревочников. Великий Новгород насчитывал сотни ремесленных специальностей. Тысячи людей трудились над изготовлением товаров для торговли на обширной Новгородской земле.
Повернув на торговую улицу, где дома были побогаче и мостовая получше, Амосов подошел к крепким, высоким хоромам югорского купца–судовладельца Кузьмы Терентьева. Поднявшись по дубовому резному крыльцу, он постучался в тяжелую, обитую железом дверь.
Просторная горница была битком набита народом. Окна были плотно завешены: купцы собрались тайно. Две толстые восковые свечи в массивных кованых подсвечниках едва освещали бородатые насупленные лица. После резкого дневного света мореход не сразу распознал друзей и приятелей.
Поздоровавшись со всеми, Амосов подсел поближе к хозяину, освободившему местечко для почетного гостя.,
— В Торжке московских купцов зарезали, — шепнул мореходу хозяин. — Ночью гонец ко мне прискакал, вести привез. Теперь понизовского хлеба[15] нам как своих ушей не видать. Если здесь всех дел не решим — заморской торговле конец… Сынок твой, Олег Труфанович, слово держит, — добавил, помолчав, Терентьев.
Кивнув в ответ, Амосов захватил в ладонь бороду и стал слушать.
— Душит Ганза новгородскую торговлю, — продолжал прерванную речь Олег Труфанович, староста Неревского конца. — Без морского пути, без кораблей заморских торговле выгоды нет. Смотри ведь что задумали: нашим купцам за Котлин не ходить, кораблей заморских не иметь, а товары, какие надо, мы, дескать, вам на своих кораблях привезем и в Новгороде на своих дворах торговать будем.
Купцы негодующе зашумели.
— И наши товары, — повысил голос младший Амосов, — хотят на своих кораблях в Заморье возить, а ежели так — цены не мы, а они назначать будут; что захотят, то и дадут.
— А опричь всего, — раздался звучный бас, — норовят обмануть, мошенники. В сукнах недомер, в соли недовес. Товар худой, гнилье к нам везут. Только и судись с ними, будто других делов нету. Поперек дороги нам Ганза встала.
Все обернулись. На другом конце стола стоял иванский староста Никита Михайлов.
— Правда твоя! — снова зашумело купечество. — В Любеке навалом соль куда дешевле брать.
— Будем на своих судах заморские товары возить. Сколь к нам кораблей немецких с товаром приходит, столь и наших к ним.
Обождав, пока купцы успокоились, Олег Труфанович продолжал:
— Оружие, зелье, другое, что для войны надобно, немецкие купцы не везут, говорят: римский папеж запрет наложил. А грабить наших купцов — на то есть папское благословение? Попробуй сунься в море — судно ограбят, а тебя враз живота лишат. Сколько народа разбойным делом промышляет, счету нет! Порядки свои завели: ежели омелилось судно у берега, ты ни в судне, ни в товаре не волен — отберут и суда не сыщешь.
— А посадник да господа про то давно ведают, а пользы от того нет! — снова громыхнул Михайлов.
Младший Амосов движением руки остановил Михайлова:
— Не кончил я… Господа[16] всю власть взяла. Золотые кушаки тайно от народа дела решают. Голодный сейчас народ — что уж лучше у своих, русских, хлеба купить? Нет, не то им надобно. Московских купцов ни за что в Торжке загубили, с ливонцами дружбу ведут, литовскому князю посулы дают. Разгневается великий князь, закроет заставы, не только с товаром — и пустому не пройти.
Олег Труфанович остановился передохнуть. Молчания никто не нарушал. Купцы сидели смирно и согласно кивали головами.
— Это не все. Золотые кушаки сейчас думу думают, как бы ряду[17] с Ганзою учинить. По той ряде пять лет ни одно судно новгородцев в заморье не выйдет, на том крест целовать хотят. А немецкие купцы за то хлеб привезти обещают.
— Не будет этого! — неожиданно хлопнул кулаком о стол старший Амосов. — Отцы наши, деды, прадеды на такой грамоте креста не целовали, и мы не будем!.. — От гнева его голос дрожал. — В разор пойду, а чести русской позорить не дам! Морская дорога божья — никто закрыть не может.
Тут купцы не выдержали — все разом повскакали с мест и закричали:
— Прав Амосов! Мы все за тобой! Не дадим морскую дорогу закрыть, не дадим!..
Кузьма Терентьев тщетно пытался унять разбушевавшихся гостей.
Неожиданно раздался громкий, настойчивый стук у крыльца. Купцы мгновенно затихли. Хозяин со свечой пошел открывать непрошеному гостю.
— Свой человек, господа купцы. Никола Воронин послал упредить: народ бунтует, кричат вече ударить. Пусть сам расскажет… Говори, Спиря, — подтолкнул хозяин гонца.
Круглолицый молодец, с короткой шеей и выпученными глазами, трудно переводил дыхание.
— Немцы у Готского двора[18] седельника Семена Федорова сгубили… Сродственники купца Салова народ собрали виру требовать, а немцы пьяные шли — да в драку. Наши гнуть их стали, они подмогу крикнули. Из Готского двора немцы вооруженные выскочили, многих посекли, а Федорова насмерть…
