— Надо не так, — сказал Марлен. — Сейчас вдоль берега идёт отбойное течение. Надо найти место, где оно поворачивает в море.
Он набрал кучу палок и стал бросать их в воду.
— Вроде бы тут! — сказал он: палки плыли от берега.
Павлов и Игнатьев, работая изо всех сил ластами, ушли под воду.
Мы уселись на мокрый песок и стали ждать.
Дождь сеял, как из сита. Сквозь его пелену казались призрачными громады входных мысов. Окружающие бухту горы исчезли в серой мгле. Наши плечи медленно, капля за каплей, покрывались плёнкой воды.
Прошло полчаса.
— Вижу! — закричал Немцев.
Он вскочил и показал рукой на середину бухты.
Там, то скрываясь, то выходя на гребень волны, маячила чёрная точка. Рядом с ней появилась вторая.
— Плывут! Оба плывут!
Точки росли. Наконец среди жёлтых гребней заблестели костюмы и баллоны.
Люди, видно, выбились из сил и не стали искать место, где им лучше выходить. Они плыли прямо на нас.
Огромная волна выросла над их головами, поднялась, понесла их, опрокинула. Пена и песок покрыли тела, уходящая вода потащила обратно.
Несколько человек без команды бросились в воду. До одного аквалангиста удалось добраться. Его ухватили за руки. Следующая волна поднесла второго.
Их вытащили на берег, сняли маски и баллоны.
Павлов и Игнатьев лежали на песке, тяжело дыша. Потом нехотя сели.
— Ну как там? Что в доме? — спросил Марлен.
Мы настороженно ждали.
Павлов поскрёб подбородок.
— Пьют растворимый кофе, вот что.
Он выплюнул изо рта песок.
— Кейфуют. Их даже не качнуло. Всё-таки двадцать пять метров! А вот видимость под водой — ноль. Муть с берега идёт — кругом облака.
— Сейчас они выпустят аварийный буёк с антенной, — сказал Игнатьев.
Он сказал это и замолчал. На жёлтой взгорбленной поверхности бухты уже плясал красный буёк. Он торчал из воды, как стручок перца, качался, скрываясь в ложбинах волн, и появлялся вновь.
Со стороны палаток что-то кричал дежурный. Он стоял около палатки № 1 и махал руками.
— Что там случилось? — спросил Павлов.
— Он кричит, что есть связь, — сказал Немцев.
ГОВОРЮ С КИНОШНИКОМ
На следующий день погода наладилась. Я ходил между палатками и прощался с водолазами.
Около первой палатки я встретил Киношника.
— До свидания! — сказал я. — Уезжаю.
Он мне очень обрадовался. Выглядел он неважно и был весь какой-то помятый.
— Очень жаль, — сказал он. — Всё-таки ещё один человек искусства. Мы так с вами и не поговорили. Как ваши дела?
— Так себе. Не рисовалось.
— И у меня хоть плачь. Я не могу уехать отсюда, не сняв какой-нибудь сюжет. Придётся снять о недостатках. Должны тут быть какие-нибудь недостатки?
— Почему должны?
Я разозлился и не попрощавшись ушёл.
ПРОЩАЮСЬ С МАРЛЕНОМ
С Марленом мы говорили долго.
— Понимаешь, — сказал он, — звуки животных под водой — это, очевидно, то, к чему я шёл всю жизнь. Всё остальное, оказывается, было только подготовкой. Разведкой. Ты в разведку ходил?
— Нет.
— Так вот, когда идёшь в разведку, всегда знаешь, зачем идёшь. Сказано: засечь огневые точки. За ними и охотишься. Или: взять «языка». А в науке, чтобы найти дело, которому стоит посвятить всю жизнь, нужно всё время искать. Что я за эти годы не изучил! И стаями рыб занимался, и органами чувств… И вот оно: новое, интересное, настоящее моё дело!
— Счастливый ты!
Марлен промолчал.
— После обеда двину.
— Пешком через горы не хочешь?
— Поеду на мотоцикле до Симферополя, — сказал я. — Хотел было заехать в Севастополь — не получается. Нет времени.
— Знаешь, — сказал Марлен, — когда я был в Севастополе, я пошёл на Биологическую станцию, гляжу: у причала шхуна… «Тригла»! Представляешь, она. Списывают. Новый получили катер: мотор двести лошадиных сил, пять кают. Даже радиолокатор есть. В тумане будет ходить, как днём. Кончился век нашей шхуны.
— Она не была шхуной, — сказал я. — Мне пришлось как-то смотреть справочник. У шхуны должно быть не менее двух мачт. Это просто моторный бот.
— Какая разница… Это наша «Тригла».
Марлен помог мне собрать вещи.
После обеда около палатки затарахтел мотоцикл.
С заднего сиденья слез Павлов.
— Как вы на нём ездите? — сказал он. — Ногами за землю цепляешь. На грузовике надо ездить.
Я навьючил на себя рюкзак. Пачку листов с рисунками положил на грудь под рубашку.
— Ну пока! — сказал я.
— Пока! — сказали Павлов и Марлен.
Мотоцикл выстрелил длинной синей струёй и вынес нас с Лёсиком на тропу.
— С ветерком прокатить? — крикнул через плечо Лёсик.
— Дава-а-ай!..
Мы мчались по ухабистым крутым подъёмам, ныряли в ущелья, неслись мимо выветренных, угрюмых скал.
Наконец прямо передо мной выросла серая громада Эски Кермена. Гора лежала, как погибший броненосец с плоской палубой, жухлая зелень водой стекала с его бортов, чёрные дыры пещер зияли, как разбитые иллюминаторы.
Не останавливаясь, мы пронеслись под отвесными скалами, обогнули северную, тупую, как корма, оконечность горы и помчались дальше, в глубь ущелья.
Я не утерпел и оглянулся.
Эски Кермен серым уступом высился позади. Он был всё ещё похож на корабль. Кроны одиноких деревьев на его вершине развевались, как флаги.
ЭТО ОЧЕНЬ ЗДОРОВО: ТАМ ПОД ВОДОЙ БЕЛЫЙ ДОМ, А ТУТ МЕРТВЫЙ ГОРОД НА СКАЛЕ. ЧТОБЫ ВСЕ ЭТО УВИДЕТЬ, СТОИТ ЖИТЬ!
Мы выехали на шоссе, и Симферополь стал приближаться к нам со скоростью 120 километров в час.
НЕ СКОРОСТЬ, А ПУСТЯКИ!
Я даже не держался за кольцо.
В СИМФЕРОПОЛЕ
В городе я распрощался с Лёсиком и пошёл на вокзал покупать билет.
Около закрытой кассы стояли Рощин-второй и человек в зелёной кофте. Рядом с ним сидела на чемодане женщина в мужском пиджаке.
— А, художник! — сказал Рощин-второй — Как ваши дела? Вы оттуда?
Я кивнул.
— Домой?
— Да.
— А мы в Батуми. Там, говорят, есть бассейн с морскими животными. Хочу устроиться. Этот товарищ со мной. Вы его помните!
Жёлто-зелёный человек с отвращением посмотрел на меня.
— Нет.
— Кассу скоро откроют?
— Билетов на сегодня не будет.
Я ушёл с вокзала, снял комнату в гостинице, купил в магазине пачку картона и коробку красок.
Я заперся и стал писать.
На первом листе я написал густо-зелёную воду. Сквозь неё угадывалась скала. На скале сидели крабы. Красные, как кровь, глубоководные крабы, про которых рассказывал Павлов.
