Из глубины спиной к нам всплывал водолаз.
Он засмотрелся на крабов и висел в воде, раскинув руки. Ноги его касались скалы, потревоженные животные сплелись около ног в красный бесформенный клубок.
На картине был плохо виден водолаз, плохо екала, и только крабы выступали из чёрно-зелёной воды, как капли крови.
В этой картине было что-то интересное. Мне ока сразу понравилась, хотя это был всего-навсего эскиз, жалкий кусок картона, с которого ещё придётся писать на холсте настоящую картину. Тут всё было написано сумбурно. Я волновался. Я никогда так не волновался, разложил на полу картонки и стал набрасывать сюжеты будущих картин.
На одной я нарисовал тонущий мяч и креветок, нападающих на него. «Креветки, играющие в мяч» — так я решил назвать этот рисунок. Ещё был дом. Серый, как облако, плохо различимый из-за мутной воды дом, и парящие в воде, танцующие около него люди.
Я писал эти эскизы неделю. Только когда кончились листы и краски, я купил на последние деньги билет и в жёстком, переполненном вагоне уехал на север.
Я лежал на верхней полке под тусклой лампочкой и, закрывая глаза, представлял себе будущие картины.
Поезд ревел и мчал душный вагон навстречу северной непогоде.
МАРЛЕН ОБЕЩАЛ МНЕ ПИСАТЬ.
ПИСЬМО
Письма от Марлена не было месяц.
Наконец оно пришло.
Коля, привет!
Пишу тебе с опозданием, потому что работы было невпроворот и не то что сесть написать другу, ложку ко рту поднести было некогда. Пять дней своих под водой я отбарабанил, записал кучу рыб. Теперь на всю зиму работы хватит — обрабатывать записи. Посмотрел площадку около корабля, что нашли вы с Немцевым. Площадка что надо. Гидрофоны я установлю перед кораблём, а телекамеру спрячу внутри. И ещё там же устрою себе место, чтобы можно было забираться понаблюдать, пофотографировать. Помнишь иллюминатор? Вот там. Считай, что полигон у меня есть. Правда, всё это на будущий год.
Удивляет Саша. Прошёл ускоренный курс наук. Если бы не позднее время, быть бы ему уже в этот раз в составе экипажа, плавать в дом. Конечно, во всём виноват был Рощин.
У нас уже осень. «Садко» подняли и увезли из Голубой бухты. Ребята уехали кто куда. Вот и всё. Как твои рисунки? По-прежнему царапаешь ракообразных?
Марлен
Я сложил письмо, спрятал его в конверт и тихонько засмеялся.
На столе у меня лежала толстенная пачка летних эскизов. Теперь всё пойдёт по-другому. Что я делал до сих пор? Учился. Искал. Пробовал силы, разуверился было в себе. Теперь я начинаю работать по-настоящему. Буду писать картины.
Это будут картины о море. Только не о том, которое видят все, а о том, которое видят рыбы и люди, которые, как рыбы, живут под водой.
В ЯКУТСКЕ
Лимон я купил в Якутске, когда самолёт делал там остановку. В буфете было много народу. Встал в очередь за бутербродами, а когда очередь подошла, увидел на стойке в надбитой стеклянной вазе лимон.
— Один остался? — спросил я весёлую краснощёкую продавщицу.
— Один.
— Давайте его сюда… Это для Чугункова, — объяснил я и положил лимон в карман.
НА ТЕПЛОХОДЕ
От Камчатки до острова Беринга мы шли на теплоходе. Судно было новенькое: все углы в каюте пахли краской, а пружины койки весело звенели. На теплоходе было много туристов. Они не спали, бродили по коридорам, стучали огромными ботинками или собирались на палубе в кружок и пели под гитару.
Особенно мне запомнился один турист — у него на голове была детская велосипедная шапочка. Он подходил ко всем, спрашивал: «Ну как, на вулкан полезем?» — и сам смеялся. Он первый раз плыл на теплоходе, первый раз был на Камчатке — словом, всё для него было впервые.
Ночью я проснулся оттого, что пружины звенели особенно громко. Постель двигалась. Она наклонялась то назад, то вперёд, я то сползал с подушки, то снова влезал на неё.
Радио повторяло:
«Пассажиры, идущие в Жупаново! Высадки по условиям шторма не будет!»
Я поднялся на палубу.
Вокруг было черным-черно. Сильно качало. Внизу у борта, куда падал свет от иллюминатора, то появлялась горбатая белая пена, то, шурша и пузырясь, исчезала.
По палубе, спотыкаясь, бегали туристы.
— Говорят, всё-таки высадят! — утешали они друг друга.
ВЫГРУЗКА
Когда рассвело, я увидел, что наш теплоход стоит неподвижно посреди залива.
По океану шли горбатые зелёные волны.
От берега к нам уже спешил буксир. Он тянул низкую плоскую баржу. Они подошли и остановились под самым бортом. Волны то и дело с грохотом и скрипом бросали их на теплоход.
«Сходящим на берег собраться на корме!» — вдруг объявило радио.
Неужели туристов будут высаживать?
Я подумал, что в такую погоду самое опасное — перейти на баржу. А ну как прыгнешь — да попадёшь между бортами!
Но прыгать никому не пришлось. На корме, куда сбежались туристы, около мачты лежала сетка с дощатым поддоном. Туристы стали на поддон, заработала лебёдка, и канат, побежав вверх, поднял борт сетки.
— Проща-айте, братцы! — крикнул, дурачась, турист в детской шапочке.
Он не успел помахать нам рукой, как сетка взмыла вверх и матросы вывели её за борт. Теперь туристы висели между небом и водой.
Лебёдка заработала в обратную сторону, сетка стала снижаться. Матрос, который управлял лебёдкой, поймал момент — баржа остановилась — и ловко посадил сетку на палубу.
Я свесил голову через поручни. Внизу на барже выпутывались из сетки и расползались, как раки, маленькие людишки.
«Ну, а если и меня так будут выгружать?.. Вот так плавание! Скорей бы уж остров!»
ОСТРОВ
Мы доплыли только на второй день. Был туман, и сперва я никакого острова не увидел. Просто между туманом и водой показалась синяя полоска. Но теплоход подошёл ближе, стали видны белые зубчики — прибой на берегу, потом чёрный квадратик — причал и, наконец, разноцветные пятнышки — дома. С берега пришёл катер, забрал нас, пассажиров, описал вокруг теплохода прощальный круг и побежал к берегу.
Неторопливо стучит мотор, катер дрожит и покачивается. Причал поднимается из воды. На причале — толпа. Теплоход тут редкость, люди вышли как на праздник.
— Чугунков кто? — спросил я, когда катер подошёл близко.
— Нет его! — ответили с причала.
Когда я выбрался вместе с остальными пассажирами на берег, мне объяснили:
— На лежбище ваш Чугунков. Третий месяц там. Вездеход сегодня к нему пойдёт.
