— Мой народ не надо серебро, не надо камень. Древний человеки строить. Очень, очень древний, очень давно. Не испанский человеки, а похожий на нас, только выше и одетый в плащ. Мой селений самый старый их не видеть, и все старый мертвый тоже не видеть. Никогда не видеть, но помнить, откуда пришли. Оттуда.
Он показал на юго-запад, в сторону Перу.
* * *
Раз-два-три, раз-два-три… Вытянуть левую руку, нащупать выступ или трещину, вцепиться в нее, передвинуть ногу, найти опору и всем телом вверх, вверх… Раз-два-три, раз-два-три… Альпинистской подготовки Серов не имел, но лазать по скалам случалось, и на Кавказе, и в других местах. При его цирковой ловкости это занятие было не сложным. Во всяком случае, не сложнее, чем ходить по канату или жонглировать пятью тарелками на спине резвого скакуна, а уж о скользком рее, что навис над судном, попавшим в шторм, и говорить не приходилось. Скала, она прочная, размышлял Серов, шустро карабкаясь от трещины к уступу и от уступа к трещине. Прочность способствует доверию, так как ничего под тобой не дрожит, снизу не колыхается, сверху не трясется, и вообще…
Брошенный сверху камень просвистел за его спиной. Уже четвертый и самый здоровый булыган — такой, что ежели поднимешь в одиночку, то грыжа обеспечена. Камень упал на груду шлака и мусора у подножия скалы. Этот мусор, фекалии и отходы производства сбрасывали вниз годами, и куча получилась изрядная — снаряд врезался в нее и исчез. Стур, Тиррел и еще пятеро корсаров, прижавшихся к утесу рядом с бочонками пороха, разразились проклятьями. Уот Стур, как и положено боцману, матерился круче всех.
Задрав голову, Серов посмотрел вверх, но ничего интересного не разглядел кроме нависающего козырька из пяти коротких скрюченных пальцев. Этот каменный балкон выдавался метра на четыре, надежно прикрывая его от глыб и любых других предметов, брошенных сверху. Испанцы его не видели, и обстрел корректировал солдат, стоявший на тропе у поворота серпантина. Было ему там гораздо неуютнее и страшнее, чем Серову, так как он видел и отряд корсаров, скопившихся у начала тропы. Они уже неспешно продвигались в ее нижней части — братья-скандинавы впереди, за ними ватага Дойча, потом капитан с остальными бойцами. По равнине здесь и там рассыпались группы индейцев, встречавших каждый пролетевший мимо камень метанием в воздух копий и дубин и такими воплями, что они заглушали шум водопада. Словом, недостатка в публике у Серова не наблюдалось, и вся она, за исключением испанца, была в числе его фанатов.
Раз-два-три, раз-два-три… Напрячь мышцы, подтянуться, напрячь снова… Он начал восхождение с первым солнечным лучом и за сорок минут поднялся до половины склона, преодолев метров пятьдесят. Он был бос и почти гол, в одних полотняных штанах до колен, перехваченных поясом. К поясу крепились кинжал, пистолет и два метательных ножа, а еще веревка, тянувшаяся за Серовым змеиным хвостом. На шее у него висела торба с небольшой кувалдой, зажигалкой и десятком клиньев, сделанных из подсобного материала, — лезвий тесаков, долота, сплющенного на конце пистолетного ствола и плотницких скоб. Пока он не израсходовал ни единого клинышка — скала хоть и казалась отвесной, но уцепиться было за что.
Над головой звякнул металл о камень, какая-то черная масса пронеслась в воздухе клочьями разорванных одежд, в спину повеяло теплом. Серов наклонил голову, всматриваясь вниз. Смола… Расплавленная смола… Она растеклась по груде отбросов, брызнула в стороны, и один корсар — кажется, Поль Пино — скакал на одной ноге, выл и чертыхался. Но на Серова не попало ни капли. Он помахал рукой, и пираты встретили этот жест дружным одобрительным ревом.
Люди в этом столетии сильно отличались от его современников. Не своим видом или занятиями, не повальным невежеством и даже не тем, что век их был короче лет на двадцать — и среди них встречались мудрецы и долгожители. Главным было различие в сфере эмоций и еще, пожалуй, в отношении к Богу. Самый отъявленный разбойник и злодей верил глубоко и искренне и либо собирался замолить когда-нибудь грехи, либо бил и грабил тех, кого считали нехристями. Что до эмоций и выражения чувств, то они были более яркими, более непосредственными; человек не стеснялся выть, реветь, вопить в моменты торжества или отчаяния, движения души были если не сильнее, то заметнее, а их телесный отклик — столь же незамедлительным и мощным, как у актеров, вжившихся в образы трагедий Эсхила или Шекспира. «Или как у детей, — думал Серов, прислушиваясь к воплям, — у ребятишек, которых я видел в цирке». Он подтянулся еще на полметра, плюнул вниз и решил, что сдержанность — признак культуры, засушенной техникой и нормами цивилизованного общества.
Раз-два-три, раз-два-три… И стоп! Нашарив крохотный карниз, на котором помещались обе ноги, Серов вытащил из мешка скобу, вогнал ее молотком в подходящую трещину, пропустил сквозь нее веревку и слегка расслабился. Ему оставалось одолеть еще метров двадцать; отсюда, с высоты, люди выглядели муравьями, деревья — кустиками, зато каменные пальцы вверху были огромны, как сплющенные нефтеналивные цистерны. Под ним, на дне пропасти, команда боцмана обвязывала веревками бочонки с порохом, а Стур, задравши голову, глядел на него. Капитан с отрядом продвигался по нижней части серпантина, оставаясь вне дистанции поражения из форта; в середине длинной цепочки вооруженных людей Серов разглядел Шейлу. Воины Гуаканари придвинулись ближе к скалам, и одна группа, тридцать или сорок человек, сосредоточилась у тропы, готовясь подняться вслед за корсарами. Наверняка все эти маневры сопровождались изрядным шумом, но мерный гул водопада заглушал людские крики и звон оружия. Поток воды устремлялся вниз в сотне метров от Серова, и это было феерическое зрелище: радужные венцы и короны сияли в лучах утреннего солнца и исчезали, чтобы возродиться вновь из брызг и золотого света.
Передохнув, он снова полез наверх. Солдаты больше камней не бросали и не лили смолу — видно, убедились, что верхолаз недосягаем и лучше подождать, пока он не появится у самого карниза. Может, голову высунет, и тогда ее шпагой — чик! Или свинцовым шариком в лоб угостят… Серов не ввязался бы в такое опасное предприятие лишь затем, чтобы уничтожить копи с испанским гарнизоном, но иных решений проблема, очевидно, не имела. Алчность подстегивала корсаров, и в своем стремлении добраться до богатства Брукс положил бы весь отряд или его половину, чтобы залезть на эту скалу. В ином случае, уйди он без боя, последствия будут еще страшней: испанцы спустятся и перережут индейцев. Такого исхода Серов допустить не мог; будучи русским человеком, происходя из племени сильного и многолюдного, он инстинктивно полагал, что отвечает за малых, сирых и убогих.
Он поднялся в расщелину между мизинцем и безымянным пальцем, уперся спиной в один склон, а ногами — в другой и стал забивать клинья. Испанцы, должно быть, услышали грохот; мимо Серова скользнула веревка, затем, держась за нее, над краем карниза высунулся какой-то смельчак. Серов вскинул пистолет и выстрелил. Глаза солдата закатились, пальцы разжались, мертвое тело рухнуло вниз. Серов начал вытягивать свою веревку, к которой был привязан прочный трос; закрепил его на клиньях, помахал рукой боцману и снова принялся работать молотом, вырубая ступеньку для ног. Осколки камня летели во все стороны — порода была не очень твердая, и множество мелких трещин облегчали дело.
Уот Стур лез быстро, словно шагал по отвесной стене, перехватывая канат длинными жилистыми руками. Оказавшись рядом с Серовым, он вытер пот со лба, достал из-за пояса кирку на короткой рукояти и, не говоря ни слова, включился в работу. Пока Тиррел поднимался наверх, таща за собой еще пару тросов, они успели расширить ступеньку и принялись вырубать выемки для бочонков. Эти емкости были не очень велики, размером в два ведра, но тяжелы — в каждой по сто фунтов пороха.
Внезапно боцман замер, поглядел вниз, на Тиррела, потом уставился на Серова и буркнул:
