– В этом большом свертке, полагаю, шпага, сэр. – Буш знал, что Хорнблауэра заинтересует.
– Раз так, давайте развяжем, – милостиво разрешил Хорнблауэр.
Это и впрямь оказалась шпага – в ножнах с золотыми накладками и с золотой рукоятью, витиеватая надпись на стальном лезвии тоже была золотая – шпага ценою в сто гиней, дар Патриотического Фонда за потопленный «Нативидад». Эту шпагу Хорнблауэр оставил в бакалейной лавке Дуддингстона под залог, когда снаряжал «Сатерленд».
«Понаписали-то, понаписали», – сетовал тогда Дуддингстон.
– Посмотрим, что сообщит нам Дуддингстон, – сказал Хорнблауэр, вскрывая приложенное к свертку письмо.
Сэр,
С глубочайшим воодушевлением прочитал, что Вам удалось вырваться из когтей корсиканца, и не нахожу слов, чтоб выразить мое ликование. Сколь счастливы мы все, что весть о Вашей преждевременной кончине не подтвердилась! Сколь восхищены Вашими беспримерными подвигами! Совесть не позволяет мне долее удерживать шпагу офицера столь славного, посему отваживаюсь послать вам этот пакет в надежде, что впредь Вы будете утверждать господство Британии над морями с этой шпагой на боку.
Остаюсь Ваш покорнейший смиреннейший слуга Дж. Дуддингстон.
– Фу ты господи, – сказал Хорнблауэр. Он дал Бушу прочитать письмо – Буш теперь капитан и ровня ему, к тому же друг, и может без ущерба для дисциплины узнать, как выкручивался капитан, снаряжаясь в море. Когда Буш прочитал письмо и поднял глаза, Хорнблауэр рассмеялся несколько смущенно.
– Глядите, как растрогался наш друг Дуддингстон, – сказал он, – коли выпускает из рук залог пятидесяти гиней. – Он говорил грубовато, пряча гордость, но тронут был по-настоящему. Он еле сдержал слезы.
– Ничего удивительного, сэр, – сказал Буш, перебирая газеты. – Поглядите только сюда, сэр, и сюда. Это «Морнинг Кроникл», а это «Таймс». Я их отложил для вас, надеялся, вам будет любопытно.
Хорнблауэр проглядел отмеченные столбцы, как-то вышло, что суть он ухватил сразу, не читая. Британская пресса не жалела красок. Как и предвидел Буш, публику захватила весть, что британский капитан, якобы зверски умерщвленный корсиканским тираном, бежал, и не просто бежал, а прихватил с собой британский корабль, давний трофей корсиканца. Целые столбы восхваляли дерзновение и талант Хорнблауэра. Абзац в «Таймс» привлек его внимание, и он прочитал его от начала до конца.
Капитану Хорнблауэру предстоит отвечать перед судом за капитуляцию «Сатерленда», но, как мы уже указывали, публикуя отчет о сражении в заливе Росас, он действовал столь продуманно и столь образцово, вне зависимости от того, следовал ли при этом указаниям покойного адмирала Лейтона или нет, что, хотя сейчас он находится под арестом до суда, мы, не колеблясь, предсказываем ему скорое назначение на новый корабль.
– А вот что пишет «Анти-галл», сэр, – сказал Буш.
«Анти-галл» писал в общем то же, что другие газеты; до Хорнблауэра начало доходить, что он знаменит. Ощущение было новое и не то чтобы приятное. Он смущенно рассмеялся. Он не обольщался насчет подоплеки всей этой газетной шумихи. В последнее время не осталось выдающегося морского офицера, которого бы все обожали – Кохрейн сгубил себя скандалом после Баскского рейда, и Харди поцеловал умирающего Нельсона шесть лет назад, Коллингвуд мертв и Лейтон, кстати, тоже – а толпа требует кумира. Подобно евреям в пустыне, она не хочет поклоняться невидимому. Случай сделал его кумиром толпы, вероятно, к радости правительства, которому всегда на руку внезапная популярность своего человека. Но Хорнблауэру это было не по душе – он не привык к славе, не доверял ей, и с обычной своей застенчивостью воспринимал ее как нечто обманчивое.
– Надеюсь, вам приятно это читать? – спросил Буш, опасливо наблюдая за сменой выражения на его лице.
– Да. Кажется, да, – сказал Хорнблауэр.
– Вчера морское министерство купило «Аэндорскую волшебницу», – сказал Буш, судорожно придумывая, чем бы ободрить своего непостижимого капитана. – За четыре тысячи фунтов. А деньги за трофей, захваченный неполной командой, делятся по старинному правилу – я и не знал о таком, пока мне не сказали. Правило это установили, когда, помните, затонула «Белка», экипаж спасся в шлюпках, и команда одной из шлюпок захватила испанский корабль. В девяносто седьмом это было. Две трети вам, сэр – две тысячи шестьсот фунтов – тысяча мне и четыре сотни Брауну.
– Хм, – сказал Хорнблауэр. Две тысячи шестьсот фунтов – деньги немалые. Куда более ощутимая награда, чем восторги переменчивой толпы.
– А вот еще письма и пакеты, – продолжил Буш, пользуясь минутой умиротворения.
Первый десяток писем оказался от людей, Хорнблауэру незнакомых – все поздравляли его с успешным избавлением от плена. По меньшей мере двое из корреспондентов были сумасшедшие, зато двое – пэры Англии. Даже на Хорнблауэра произвели впечатление подписи и почтовая бумага с коронками. Буша, которому Хорнблауэр протянул письма, они впечатляли еще больше.
– Ведь это очень здорово, сэр, правда? – сказал он. – А здесь еще.
Хорнблауэр взглянул на кучу писем и выхватил одно – он с первого взгляда узнал почерк. Секунду он держал его в руке, медля открывать. Встревоженный Буш увидел, что губы у капитана сжались и щеки побелели, он наблюдал за чтением, но Хорнблауэр уже взял себя в руки и выражение лица его больше не менялось.
Лондон
129, Бонд-стрит
3 июня 1811
Дорогой капитан Хорнблауэр, Мне трудно писать это письмо, так переполняют меня изумление и радость. Мне только что сообщили из Адмиралтейства, что Вы на свободе. Тороплюсь известить Вас, что Ваш сын находится на моем попечении. Когда он осиротел после прискорбной кончины Вашей супруги, я вызвалась позаботиться о его воспитании. Мои братья, лорды Велели и Веллингтон, согласились стать восприемниками при крещении, в ходе которого он получил имя Ричард Артур Горацио. Ричард – прелестный крепенький мальчуган, и полюбился мне настолько, что очень грустно будет с ним расставаться. Посему позвольте заверить вас, что я с радостью буду приглядывать за ним, пока вы уладите свои дела, которых Вам, по возвращении в Англию, предстоит, как я понимаю, великое множество. Мы будем счастливы видеть Вас, если вы надумаете навестить сына, который умнеет день ото дня. Этому порадуется не только Ричард, но и
Ваш верный друг
Барбара Лейтон.
Хорнблауэр нервно прочистил горло и перечитал письмо. Столько сведений обрушилось на него, что чувствам не осталось места. Ричард Артур Горацио, крестник двух Велели, умнеет день ото дня. Может быть, его ждет великое будущее. До этой минуты Хорнблауэр не думал о ребенке – мысли о сыне, которого он в глаза не видел, не затрагивали его отцовских инстинктов, мало того, мысли эти замутнялись памятью о маленьком Горацио, умершем от оспы в Саутси. Но сейчас вдруг нахлынула нежность к неведомому мальцу, который где-то в Лондоне и – надо же – сумел полюбиться леди Барбаре.