Румяное лицо капитана побагровело от благородного негодования.
— Фении — презренные трусы. Они глупы и безнравственны, — ответил он.
— Банда мерзавцев, которые не осмеливаются играть в открытую и прибегают к пустым угрозам, — добавил надутый старикан, сидевший рядом с капитаном.
— Ах, капитан! — воскликнула моя дородная соседка. — Вы же не думаете, что они, например, способны взорвать пароход?
— И взорвали бы, если бы могли. Но я уверен, что мой пароход они не взорвут.
— Можно узнать, какие меры предосторожности вы приняли против них? — спросил пожилой человек с другого конца стола.
— Мы тщательно осмотрели весь груз, доставленный на пароход.
— А что, если кто-нибудь принес взрывчатое вещество с собой? — высказал я предположение.
— Они слишком трусливы, чтобы рисковать своей жизнью.
До этого Фленниген не проявлял ни малейшего интереса к разговору. Но теперь он поднял голову и взглянул на капитана.
— Мне кажется, вы несколько недооцениваете фениев, — заметил он. — В любом тайном обществе находятся отчаянные люди — почему бы им не быть и среди фениев? Многие считают за честь умереть за дело, которое им кажется правым, хотя, по мнению других, они заблуждаются.
— Массовое убийство никому не может казаться правым делом, — заявил маленький священник.
— Бомбардировка Парижа была именно таким массовым убийством, — ответил Фленниген, — и тем не менее весь цивилизованный мир спокойно созерцал его, заменив страшное слово «убийство» более благозвучным словом «война». Немцам это массовое убийство казалось правым делом — почему же применение динамита не может быть правым делом в глазах фениев?
— Во всяком случае, до сих пор они бахвалились впустую, — заметил капитан.
— Прошу прощения, — возразил Фленниген, — но разве известно, что вызвало гибель «Доттереля»? В Америке мне приходилось говорить с весьма осведомленными лицами, которые утверждали, что на пароходе была спрятана в угле адская машина.
— Это ложь, — ответил капитан. — На суде было доказано, что пароход погиб от взрыва угольного газа. Но давайте говорить о чем-нибудь другом, а то я боюсь, что дамы не смогут заснуть.
И разговор перешел на прежние темы.
Во время этой маленькой дискуссии Фленниген высказал свое мнение учтиво, но с такой убежденностью, какой я от него не ожидал. Я невольно восхищался человеком, который накануне решительного шага с таким самообладанием говорил о предмете, столь близко его касавшемся. Как я уже упоминал, он изрядно выпил, но хотя его бледные щеки окрасились легким румянцем, он сохранял свою обычную сдержанность. Когда беседа перешла на другие темы, он замолчал и погрузился в глубокую задумчивость.
Во мне боролись самые противоречивые чувства. Как поступить? Встать и разоблачить их перед пассажирами и капитаном? Или попросить капитана уделить мне несколько минут для разговора наедине у него в каюте и рассказать ему все? Я уже почти решился на это, но тут на меня опять напала робость. В конце концов могло же выйти недоразумение. Ведь Дик слыхал все доказательства и все-таки мне не поверил. Будь что будет, решил я. Странная беспечность овладела мною. Почему я должен помогать людям, которые не хотят замечать грозящей им беды? Ведь капитан и его помощники обязаны защищать нас, и вовсе не наше дело предупреждать их об опасности. Я выпил два стакана вина и, пошатываясь, выбрался на палубу, преисполненный решимости сохранить тайну в своем сердце.
Вечер выдался чудесный. Стоя у борта и облокотившись на поручни, я, несмотря на свое волнение, наслаждался освежающим бризом. Далеко на западе, на огненном фоне заката, черным пятнышком выделялся одинокий парус. При виде этого зрелища меня охватила дрожь — оно было величественно, но ужасно. Над грот-мачтой робко мерцала одинокая звезда, а в воде при каждом ударе пароходного винта вспыхивали тысячи искорок. И только широкая полоса дыма, тянувшаяся за нами, подобно черной ленте на пурпурном занавесе, портила эту прекрасную картину. Трудно было поверить, что величавое спокойствие, царившее в природе, мог нарушить один жалкий, несчастный смертный.
В конце концов, подумал я, всматриваясь в голубую бездну, если случится самое страшное, то лучше погибнуть здесь, чем агонизировать на больничной койке на берегу. Какой ничтожной кажется человеческая жизнь перед лицом великих сил природы! И все же эта философия не помешала мне вздрогнуть, когда, обернувшись, я увидел и без труда опознал на другой стороне палубы две мрачные фигуры. Я не мог слышать, о чем они оживленно разговаривали, и мне оставалось только внимательно наблюдать за ними, прохаживаясь взад и вперед.
Вскоре на палубе появился Дик, и я с облегчением вздохнул. На худой конец сойдет и скептически настроенный наперсник.
— Ну, старина! — воскликнул он, награждая меня шутливым тычком в бок. — Мы пока еще не взлетели на воздух?
— Пока нет, — ответил я. — Но это ничего не доказывает, ведь мы еще можем взлететь.
— Вздор, дружище! — заявил Дик. — Откуда ты это взял? Что за шальная мысль! Я беседовал с одним из твоих мнимых террористов. Судя по разговору, это довольно симпатичный и общительный парень.
— Дик, я ничуть не сомневаюсь, что у этих людей имеется адская машина и что мы на волосок от смерти. Я так и вижу, как они подносят к запальному шнуру зажженную спичку.
— Ну, если ты уж так уверен, — сказал Дик, почти напуганный моим серьезным тоном, — то тебе следует рассказать капитану о своих подозрениях.
— Ты прав, — согласился я. — Так и нужно поступить. Моя идиотская робость помешала мне сделать это раньше. Я убежден, что только это может нас спасти.
— Тогда отправляйся сейчас же и расскажи, — потребовал Дик. — Но, ради бога, не впутывай меня в это дело.
— Я переговорю с ним, как только он сойдет с мостика, — обещал я, — а пока буду наблюдать за ними, не спуская глаз.
— Расскажи мне потом о результатах, — попросил мой друг и, кивнув головой, отправился разыскивать свою соседку по обеденному столу.
Оставшись один, я вспомнил об укромном местечке, обнаруженном мной утром. Я вскарабкался на борт, перебрался в спасательную шлюпку и снова улегся в ней. Здесь я мог обдумать план дальнейших действий, а приподняв голову, в любую минуту видеть своих зловещих спутников.
Прошел час, а капитан все еще оставался на мостике. Он был всецело поглощен спором с одним из пассажиров — отставным морским офицером — по поводу какого-то сложного вопроса кораблевождения. Со своего наблюдательного пункта я видел красные огоньки на кончиках их сигар. Было так темно, что я с трудом различал фигуры Фленнигена и его сообщника. Они стояли все в тех же позах. На палубе кое-где виднелись пассажиры, но многие уже ушли вниз. Странное спокойствие было разлито кругом. Только голоса вахтенных матросов да поскрипывание штурвала нарушало тишину.
