Повар ухмыльнулся при таком проявлении моей нервности. Он сунул мне в руку дымящуюся кружку с какой-то бурдой и сказал:
– Выпейте, вам полезно!
Это был отвратительный отвар, сходивший за кофе, но во всяком случае, он согрел и оживил меня. Прихлебывая этот напиток, я рассматривал свою разодранную и окровавленную грудь и потом поглядел на скандинава.
– Благодарю вас, мистер Ионсон, – сказал я. – Но не думаете ли вы, что применили слишком героические меры?
Скорее по моим жестам, чем по моим словам, он понял упрек и показал мне свою ладонь. Это была необыкновенно мозолистая рука. Я провел пальцами по ее роговым выступам, и зубы у меня снова сжались от ужасного ощущения шероховатости.
– Меня зовут Джонсон, а не Ионсон, – сказал он на очень хорошем, хотя и медленном английском языке, с почти незаметным акцентом.
В его бледно-голубых глазах светился кроткий протест и в то же время робкая откровенность и мужественность, сразу расположившие меня к нему.
– Благодарю вас, мистер Джонсон, – поправился я и протянул ему руку.
Он медлил, и в неуклюжем смущении переминался с ноги на ногу. Но потом с размаху схватил мою руку и сердечно пожал ее.
– Нет ли у вас какого-нибудь сухого платья для меня? – спросил я повара.
– Есть, сэр, – радостно и весело отозвался тот. – Я сбегаю вниз и поищу, если вы, сэр, не побрезгуете надеть мои вещи.
Он вышел, или вернее, выскользнул из дверей, с проворством и увертливостью движений, в которых мне показалось что-то кошачье. Эта скользкость и увертливость оказались, как я впоследствии убедился, самыми характерными его чертами.
– Где же это я? – спросил я Джонсона, в котором не без основания предположил одного из матросов. – Что это за судно, и куда оно идет?
– Вы – около Фараллонских островов, на юго-запад от них, – медлительно и методично ответил он, как будто стараясь выразиться как можно лучше по-английски и строго следуя порядку моих вопросов. – Это шхуна «Призрак», которая идет бить котиков у берегов Японии.
– А как зовут капитана? Мне необходимо повидаться с ним, как только я оденусь.
На лице Джонсона отразилось крайнее смущение. Он долго возился, пока подобрал в своем словаре полный ответ.
– Капитан – Вольф Ларсен – так люди называют его. Я никогда не слыхал его настоящего имени. Но советую вам говорить с ним поосторожнее. Он сегодня бесится. Штурман…
Он не окончил фразы, так как в кухню нырнул повар.
– Убирайтесь-ка лучше отсюда, Ионсон, – сказал он. – Капитан потребует вас на палубу, а сегодня не такой день, чтобы ссориться с ним.
Джонсон послушно направился к двери, но в то же время через плечо повара кивнул мне с необычайной серьезностью и значительностью, как будто хотел подчеркнуть свое прерванное замечание и внушить мне необходимость быть осторожным в разговоре с капитаном.
На руке у повара висела кучка скверной с виду и дурно пахнувшей одежды.
– Я снял эти вещи сырыми, сэр, – объяснил повар. – Но вам придется удовольствоваться ими, пока я высушу ваши над огнем.
Цепляясь за переборки и спотыкаясь от качки судна, я с помощью повара облачился в грубую шерстяную фуфайку. В ту же секунду по моему телу прошла дрожь от прикосновения грубой ткани. Повар, заметив, как я невольно поежился и сделал гримасу, нежно улыбнулся мне.
– Надеюсь, вам не придется привыкать к подобной одежде. У вас такая нежная кожа, словно у какой-нибудь леди. Я был уверен, что вы джентльмен, как только увидел вас.
Я сразу невзлюбил этого человека, и когда он помогал мне одеться, мое нерасположение к нему еще более возросло. Его прикосновения внушали мне гадливость. Я старался отодвигаться от его руки и вздрагивал, когда он дотрагивался до меня. Это неприятное чувство и запахи, поднимавшиеся из кипевших и бурливших на плите кастрюль, заставили меня ускорить одевание, чтобы поскорее выбраться на свежий воздух. Мне ведь нужно было поговорить с капитаном относительно доставки меня на берег.
Дешевая бумажная рубашка, с разодранным воротом и подозрительными пятнами на груди, которые я принял за кровяные, была надета на меня среди целого потока извинений и пояснений. На ноги я натянул пару грубых башмаков, затем надел голубой выцветший рабочий костюм из одного куска, причем одна штанина оказалась дюймов на десять короче другой.
– Кому же я обязан этой любезностью? – спросил я, когда был окончательно наряжен. На голове у меня красовалась шапка юнги, а курткой мне служил грязный полосатый бумазейный жакет, оканчивавшийся у талии и с рукавами до локтей.
Кок скромно выпрямился, и заискивающая улыбка расплылась у него по лицу. Основываясь на моем опыте с прислугой на атлантических пароходах, я мог бы поклясться, что он ожидает подачки. Мое дальнейшее знакомство с этим субъектом показало мне, что эта поза у него бессознательная. Причиной этого была, несомненно, наследственность.
– Мэгридж, сэр, – раболепно улыбаясь, пробормотал он. – Томас Мэгридж, сэр. К вашим услугам.
– Ладно, Томас, – сказал я. – Я не забуду вас, – когда высохнет мое платье.
Его лицо просияло, и глаза заблестели, как будто где-то в глубине его существа его предки зашевелились, смутно вспоминая о чаевых, полученных в прежних жизнях.
– Благодарю вас, сэр, – произнес он с большой благодарностью и почти искренним смирением.
Когда я раздвинул дверь, он тоже скользнул в сторону и пропустил меня на палубу. Я был еще очень слаб от долгого пребывания в воде.
Порыв ветра встретил меня и, пройдя два шага по качающейся палубе, я должен был ухватиться за угол каюты. Шхуна ныряла по длинным волнам Тихого океана, сильно отклоняясь при качке от отвесной линии. Если, как говорил Джонсон, шхуна шла на юго-запад, то ветер должен был дуть приблизительно с юга. Туман рассеялся, и солнце искристыми чешуйками играло на поверхности воды. Я повернулся к востоку, где должна была лежать Калифорния, но не увидел ничего, кроме плоских полос низко стлавшегося тумана, несомненно того самого, который вызвал катастрофу «Мартинеца» и поставил меня в мое теперешнее положение. К северу, не особенно далеко от нас, группа голых скал торчала из моря, и на одной из них я различил маяк. К юго-западу, почти в направлении нашего курса, я увидел пирамидальные очертания парусов.
Закончив обзор горизонта, я перевел взгляд на более близкие предметы. Моей первой мыслью было, что человек, пострадавший при столкновении пароходов и бывший на волосок от смерти, заслуживал несколько большего внимания. Кроме рулевого, который через крышу каюты с любопытством поглядывал на меня, никто не поинтересовался моей особой.
Казалось, все были заняты тем, что происходило посреди палубы. Там, возле люка, лежал на спине какой-то мужчина. Он был вполне одет, только рубашка спереди была расстегнута. Но его грудь не была видна, так как она была скрыта под густыми черными волосами, больше напоминавшими шерсть собаки. Лицо и шея были покрыты черной, с проседью, бородой, которая была бы пышной и пушистой, если бы она не сбилась в клочья и с нее не капала вода. Глаза этого человека были закрыты, и он, очевидно, был без сознания. Но рот был широко раскрыт, и грудь тяжело вздымалась, когда он с шумом вбирал в себя воздух, борясь с удушьем. Матрос спокойно и методично спускал в океан на веревке парусиновое ведро, потом вытягивал его и окатывал лежавшего на палубе человека.
