— У вас есть более разумное предложение? — желчно поинтересовался замполит, задетый за живое.
— Думаю, что есть, — отвечал Егор, не глядя на своего заместителя и обращаясь уже ко всем присутствующим. — В годы войны был такой случай, когда наша лодка на Балтике оказалась точно в такой же ситуации. Как вы думаете, какой выход нашли моряки?
— Ба! — Обрезков радостно шлёпнул себя ладонью по лбу. — Так ведь и было. Они же тогда из чего не попадя сшили парус и укрепили его на выдвинутом перископе. Ну, чем не мачта?
— Именно так, — подтвердил Егор. — Ты правильно сказал: ведь главное — это лодку с мёртвой точки сдвинуть. Бери это дело на себя, старпом, и приступай немедленно.
Всю следующую ночь на лодке никто не смыкал глаз. Вся команда кроила из отдельных лоскутов прямой парус. В дело пошли все имевшиеся на борту парусиновые чехлы. Их аккуратно распарывали и вновь сшивали крепкой дратвой, которая нашлась в загашнике у запасливого боцмана. Кузьма похож был на заправского закройщика из гарнизонного ателье спецпошива. С болтавшимся на шее портняжным метром он придирчиво осматривал и ощупывал швы, пробовал на разрыв едва не каждый стежок. От такой живой работёнки матросы повеселели. Все надеялись, что лодка снова оживёт.
К утру парус был готов. Не слишком большой, но достаточно прочный, он вполне мог обеспечить полтора-два узла хода при благоприятном ветре. Сверху и снизу к полотнищу прикрепили достаточно длинные древки от багров и в таком виде подвесили к выдвинутому до упора зенитному перископу.
Обрезков с умилением и восторгом взирал на своё творение, будто ничего лучше в своей жизни отродясь не делал и едва ли уже что-либо подобное совершит потом. Радовались и моряки, помогавшие старпому.
Даже погода, казалось, специально благоприятствовала в этот ранний час, чтобы лодка продолжила свой путь. Над океаном всходило солнце. Легкими порывами задувал свежий бриз. Лоскутный парус сначала слегка потрепыхался, будто пробуя свою мускулистую силу, и лишь после этого стал наполняться ветром, напрягая выгнутую колесом парусиновую грудь.
— Давай, родная! Давай! — нетерпеливо поторапливал старпом всё ещё остававшуюся без движения лодку, подтягивая закреплённые на леерах концы растяжек нижней части полотнища. С их помощью можно было поворачивать парус под определенным углом к ветру и таким образом управлять движением корабля.
Тем не менее, как ни напрягался парус, лодка оставалась без движения. Время шло, и вмести с ним таяла надежда, что из всей этой затеи получится что-либо путное. Вероятно, недостаточной была площадь паруса и слишком велика махина лодки, чтобы её сдвинуть с места.
— Ничего из этой дурной затеи не выйдет, — ворчливо, себе под нос, выговаривал Собенин, находившийся под обвесом рубки рядом с рулевым.
Непрядов его реплику пропустил мимо ушей. Ясно было, что замполит не оставлял надежды переубедить командира и всё же отправить надувные лодки в океан. Только Непрядов на этот счёт по-прежнему ничего и слышать не хотел, что порядком бесило самолюбивого замполита.
Вздохнув, командир глянул на часы. Близилось время завтрака.
Непрядов хотел было спуститься с надстройки под обвес, как вахтенный сигнальщик вдруг радостно заорал:
— Пошли! Пошли! — и забыв, что находится на вахте, принялся отбивать ботинками чечётку. Короб обвеса загудел под его ногами торжествующей музыкой турецкого барабана.
Непрядов глянул на корму и сразу же за ней увидал слегка обозначившийся на воде след кильватерной струи. Лодка всё-таки начала движение, давая людям надежду когда-нибудь снова вернуться в базу. Это было как нельзя кстати, поскольку механик часом раньше доложил, что батареи почти сели, и ёмкости их едва хватает на освещение. Электромоторы теперь бездействовали, как и дизеля, поскольку солярка иссякла ещё раньше. Только судьба снова благоволила командиру и его команде. Можно было не только двигаться, но и хоть как-то управлять кораблем, тем самым сокращая срок их затянувшегося автономного плавания.
Усталый, вконец измотанный, экипаж начал обретать второе дыхание. Проходя по отсекам, Непрядов видел, как оживлены и радостны лица его моряков. Они всё же победили, сдюжив и вытерпев такое, что не каждому по плечу И это ощущение собственной стойкости придавало подводному люду новые силы.
Вахта на боевых постах пошла по обычному походному расписанию. И всё время не прекращались ремонтные работы. Непрядов торопился как можно скорее привести лодку в боеготовное состояние, насколько это в их бедственном положении вообще возможно было сделать. Егор всегда помнил, что с океаном шутки плохи и поэтому готовил своих людей к новым, неведомым пока испытаниям.
Ещё одной маленькой победой стало, когда радист главстаршина Метелин кое-как всё же наладил радиоприёмник. Теперь, по крайней мере, появилась возможность настроиться на определённую волну и попытаться поискать адресованные лодке телеграммы. Непрядов и сам иногда, втиснувшись в тесный закуток радиорубки, часами прослушивал вместе с Метелиным эфир. Нестерпимо хотелось услышать хоть одно родное слово. Только ничего, кроме шума, свиста и треска помех, невозможно было услышать. Порой в наушниках прорывались какие-то обрывки фраз на чужих языках, слышалась музыка. Но это всё было скоротечным, хаотическим и не имело никакого отношения к их лодке. Фиксированная частота упорно молчала: Непрядовскую лодку не вызывали ни морзянкой, ни голосом, будто её уже не существовало.
«Чепуха какая-то получается, — невесело размышлял Егор. — Ведь не может такого быть, чтобы нас каким-либо образом не пытались искать. Наверняка же ищут, да только не там, где надо». Примерно так рассуждал каждый моряк в экипаже, и потому особенно важно было Егору получить хоть какое-то подтверждение на этот счёт. Надо полагать, уже задействованы находящиеся в океане подводные лодки, надводные корабли и морская авиация дальнего действия. Не исключено, что не сегодня, так завтра их всё-таки обнаружат. С этой мыслью Егор каждый Божий день просыпался и ложился спать. Однако проходил день за днём, неделя за неделей, а эфир упорно молчал. Вот уже и месяц миновал, как лодка еле двигалась под парусом по воле ветра и волн. Горизонт был чист. По-прежнему на десятки миль окрест не было видно ни корабля, ни самолета, ни заблудшей птицы. Правда, случалось, когда рядом с бортом начинали резвиться дельфины. Однажды еле разминулись даже с огромным китом, вероятно, принявшим лодку за своего странно неподвижного, больного сородича и потому попытавшимся сблизиться.
А тропические ночи в это благодатное летнее время были просто чудными. Притихший океан лениво дремал под неоновым светом полноликой луны. Казалось, что из опрокинутой крынки с неба пролилось молоко, дотянувшееся дрожащим шлейфом до самого борта лодки. Парной воздух так нежен и чист, словно дыхание спящего ребёнка. Яркие, неправдоподобно крупные звезды разбросаны были по небосклону чьей-то щедрой рукой, словно ордена в награду всему экипажу.
