Брови мои поползли вверх, однако я постарался ничем не показать презрения, которое ощутил, услышав эти слова; капитан явно не понимал их оскорбительности. С другой стороны, я подозревал, что человек его происхождения не понимает даже того, что таких, как я, вообще можно оскорбить.
– Выходит, мне никогда не подняться выше? – спросил я.
– Но ты уже поднялся, – ответил он. – Ты поднимался выше с каждым днем, какой проводил на борту «Баунти». Ты же наверняка сознаешь, что понимаешь теперь корабль куда лучше, чем в день, когда взошел на него.
Я признал, что это правда, что, сам того не желая, узнал о повседневных обязанностях палубного матроса почти столько же, сколько знает каждый из них.
– Ну так и довольно с тебя, – сказал капитан. – А теперь пойдем. – И, развернувшись, он двинулся прочь, переступая камни, не желавшие, несмотря на высокое положение мистера Блая, разбегаться с его пути. – Я хотел снова увидеть долину, и увидел ее. Надо двигаться дальше.
– Минуточку, капитан, если позволите, – сказал я и, сняв с ремня нож, выбрал дерево и приступил к работе, но, правда, с искусностью меньшей, чем та, какой обладал когда-то мистер Блай. Имя мое, черт бы его побрал, оказалось слишком длинным, а потому я ограничился надписью попроще: «Тернстайл, Блай, 1788».
– Готово, сэр, – сказал я, закончив, и повернулся, и последовал за ним, поднимавшимся по горному склону, и размышлял тем временем, прав ли капитан, что парнишке моего происхождения следует навсегда остаться среди тех, кого он знает с малолетства, или все-таки существует способ покончить с жизнью под вечным ярмом, в вечной приниженности.
5
В день, когда я впервые увидел кайкалу, всю мою одежду составляли штаны, а сам я валялся на береговом песке, пропекаясь под полуденным солнцем и водя вверх-вниз кончиком пальца по своей груди. Прошло больше недели с высадки экипажа «Баунти» на Отэити, и дни эти протекли, представлялось мне, на манер очень приятный. В мгновения вроде этого я понимал, как мне повезло, что я стал капитанским слугой, а не попал в разряд обычных матросов – им-то приходилось и днем и ночью выполнять всякого рода работу, а от меня ожидалось лишь, что я окажусь под рукой у капитана, если и когда понадоблюсь ему.
Однако в тот день капитан отправился вместе с мистером Кристианом и мистером Эльфинстоуном составлять карту той части острова, которой он еще не посещал и которая была, предположительно, богаче, чем прочие, хлебными деревьями, а я, пользуясь его отсутствием, вкушал вполне заслуженный мною отдых на солнцепеке. Лежа на спине и глядя в небо, я понимал, что был бы счастлив провести остаток моих дней в этом островном раю; мы хоть и пробыли здесь совсем недолго, но матросов уже явно охватывало чувство, разделявшееся и мной, – что ни один из нас не обрадуется возвращению на «Баунти» и долгому обратному пути к Англии. Разумеется, я уже решил никогда больше не ступать на ее землю, – мысли о том, что сделает со мной мистер Льюис, когда снова увидит меня, было достаточно, чтобы укрепиться в этом намерении; я нимало не сомневался – он навел кое-какие справки и узнал о моем аресте, коротком суде, полученном мной приговоре и сделанном мне предложении, и если я не поплатился за мои преступления в Спитхеде, то, возвратившись в Англию, должен буду сторицей ответить за свое отсутствие. Однако такое решение ставило передо мной дьявольски сложный вопрос: а как мне сбежать-то? Отэити был островом сравнительно большим в сравнении с теми, мимо которых мы проходили, но все-таки островом. Вероятность того, что я смогу в один прекрасный день исчезнуть и никто меня не поймает, была ничтожной. А что со мной сделают, если поймают? Выпорют? Повесят? Закон налагал за дезертирство лишь одно наказание, и подвергнуться ему я не желал. Нужно было найти какой-то другой путь. А значит, мне оставалось лишь ждать счастливого случая.
Впрочем, лежа в тот день на песке, я вовсе не думал о побеге, а предавался приятным фантазиям о том, как обращусь в мальчика с обезьяньими наклонностями и стану перескакивать с дерева на дерево, не ведая никаких опасений. Это достаточно счастливое мечтание позволяло наслаждаться окружавшим меня миром и покоем, и я с удовольствием провалялся бы так до конца дня, когда должен был вернуться капитан, если бы не пригоршня песка, которая жестоко ударила мне в лицо, залепив и глаза, и рот, как раз открывшийся в зевке. Я выплюнул песок, попытался протереть глаза, дабы определить и зверски отмутузить негодяя, который нарушил мой покой, однако, не успев еще выскоблить песчинки из глазниц, услышал загавкавший надо мной голос паскудника:
– Какого черта ты здесь делаешь, Турнепс, наглый ты лежебока?
Открыв наконец глаза, я увидел мистера Хейвуда и недовольно поморщился.
– Предаюсь созерцанию, – ответил я, оставшись лежать, что было самым вопиющим, какое я мог себе позволить, актом неуважения, поскольку предполагалось, что при появлении офицера всем нам следует вскакивать на ноги и вытягиваться в струнку из почтения к его священной особе. Правда, я все же сдвинулся немного по песку, чтобы не лежать прямо под ним, – воспоминание о том, как во время судилища надо мной он достал из штанов свою сморщенную свистульку и облил меня мочой, особой приятностью не отличалось.
– Предаешься чему? – переспросил он. При его образованности и девятилетняя девочка могла потягаться с ним умом и не сесть в лужу. – Созер… чему?
– Предаюсь созерцанию, мистер Хейвуд, – пояснил я. – Так принято говорить о человеке, который погружается в размышления, обдумывая свое прошлое, настоящее и будущее, а также их относительные достоинства. Возможно, для вас эта концепция внове.
– Настоящее, прошлое и будущее? – переспросил он и саркастически ухмыльнулся. – В прошлом ты бродил оборванцем по грязным улицам Портсмута, в настоящем ты – низший из низких на борту корабля Его Величества, а твое будущее определит один-единственный факт: по соизволению короля ты сможешь завершить жизнь пропойцы в одной из королевских тюрем.
– В общем и целом перспектива совсем неплохая, – заметил я и еще немного сдвинулся влево. – Вы, с вашего разрешения, сэр, застите мне солнце.
– Перестань дерзить, – ответил он тоном менее самоуверенным. И вздохнул – по-видимому, зной и иные кондиции острова препятствовали дальнейшим его попыткам утвердить свою власть. – Встань, по крайней мере, и дай королю посмотреть на кошку.
Я медленно поднялся на ноги, отряхнулся. Все-таки прямой приказ есть прямой приказ, а я хорошо понимал, что могу позволить себе немного насмешливой болтовни, но если он поймает меня на ослушании, то дело закончится побоями. Я ненадолго задумался над тем, что следует считать более нелепым – зачисление меня в представители кошачьего племени или его царственные претензии, однако мысли эти были в тот миг некстати, и я предпочел смолчать. Он взирал на меня с отвращением и презрением, коими обливал мою персону при каждой нашей встрече. Я же размышлял лишь о том, почему жаркое солнце Отэити так сильно обожгло его кожу. Прыщи мистера Хейвуда походили на дремлющие вулканы.
– Ты никчемный лентяй, известно тебе это, Турнепс? – спросил он, и на сей раз терпение, с которым я его слушал, лопнуло.
– Тернстайл, – сказал я. – Мое имя – Тернстайл, мистер Хейвуд. Джон Джейкоб Тернстайл. Неужели вам так трудно это запомнить? Предполагается, что вы – человек большого ума.
– Какое мне дело до твоего имени, Турнепс? – пожимая плечами, ответил он. – Да зовись ты хоть Маргарет Делакруа. Ты всего-навсего мальчишка-слуга, а я офицер, стало быть…
– Стало быть, стоите выше меня, знаю, – сказал я и вздохнул. – Со служебной лестницей я уже ознакомился.
– Так что ты тут делаешь, скажи на милость? – спросил он.
– Мне казалось, понять это несложно, – ответил я. – Капитан и старшие офицеры, – последнее сказано было в насмешку, хоть я и считал подобные шуточки ниже своего достоинства, – после полудня уехали, а это значит, что у меня есть немного свободного времени.
