повисшие косичками волосы и неестественно зеркальные после бессонной ночи глаза и видел, что тот нервно вздрагивает. Виктор почувствовал, как и сам он смертельно устал от проделанного пути, от нервного напряжения и пережитого страха. Он закрыл глаза, но тут же заставил себя открыть их и снова увидел пленного, Генку, белесую накипь неба, тусклую равнину сквозной тундры. Он отер пот со лба и со вздохом сказал:
— Надо узнать, откуда они тут появились. Попробуй, ты лучше шпрехаешь по-немецки.
— Кто ты? — спросил Генка. — Вэр ист ду?
И для убедительности повторил по-русски:
— Кто есть ты?
Немец молчал.
— Не хочет отвечать.
— Сейчас захочет, — Виктор выстрелил над головой немца. Пленный побледнел, глаза его округлились. — Давай спрашивай.
— Вэр ист ду? — спросил Генка, а Виктор выразительно повел автоматом.
Немец быстро-быстро залопотал.
— Чего он? — Виктор посмотрел на друга.
— Непонятно что-то, — пожал плечами Генка.
Пленный прислушивался к разговору.
— Может, он по-русски понимает? — насторожился Виктор. — Понимаешь по-русски, нет?
Пленный смотрел на ребят, и в глазах его был немой вопрос, усилие понять, чего хотят от него.
— Шпрехен зи русиш? — спросил Генка.
— Никс, — отрицательно мотнул головой немец.
— Вэр ист ду? — с расстановкой спросил Генка, тщательно выговаривая слова. Виктор поднял автомат.
Немец, косясь на автомат, что-то ответил, жестикулируя и показывая на море.
— Чего он? Ты что-нибудь понял?
— Кажется, с подводной лодки. — Генка вспоминающе морщил лоб. — Зее — море. Унтерзеебот — подводная лодка.
— Зее? — Генка показал на море. — Унтерзеебот?
— Я-я, — закивал немец.
— Ну точно, — Генка посмотрел на друга. — С подводной лодки. Транспорт они, наверно, потопили.
— А как же мы ее не заметили?
— А туман.
— Туман к вечеру начался, днем-то ясно было.
— Днем-то они нас в перископ рассматривали, а в туман и полезли.
Это походило на правду.
Виктор держал автомат в руках, наведя ствол на пленного. Тот выжидательно стоял перед грозным русским. Но если бы он мог взглянуть под опущенные ресницы русского матроса, то увидел бы в его глазах совсем не жестокость и ненависть, а самую что ни на есть мальчишескую растерянность. Сейчас Виктор совершенно не знал, что делать с этим проклятым немцем и что делать вообще.
— Спроси, где ребята, — сказал Виктор, стараясь вопросами оттянуть время, когда придется все-таки принимать какое-то решение.
— Наши, русиш, пух, пух? Шисэн? — показывая на пальцах, как стреляют, спросил Генка.
— Я-я, — почему-то обрадовался немец.
— Что «я-я»? — побледнел Генка. — Где наши? Во ист руссиш маринен?
Немец внимательно выслушал, понял вопрос и что-то долго и непонятно говорил. Но по жестикуляции друзья поняли, что кто-то убит.
— Врешь! — закричал Генка. — Не может быть? Как это!
Но выражение лица пленного говорило, что это правда.
— Убиты? Тотен? Русиш? — переспросил Генка в надежде, что немец просто не понял вопроса и несет ересь.
— Я, — кивнул пленный и отвел глаза.
Генка потерянно взглянул на друга и горько прошептал:
— Неужели правда, Витя?
Оглушенный известием, Виктор тупо смотрел на фашиста. Убили ребят! Может, вот этот и убил. Взял вот просто так и убил.
— Спроси у него, он убил или нет. Если он, я убью его.
На лице Виктора проступило жестокое и решительное выражение.
Генка испуганно округлил глаза.
— Ты что? Как убьешь?
— А так!
Виктор вскинул автомат. Немец понял, что русский решился на что-то серьезное, и весь напружинился, кровь отлила от его лица.
— Спрашивай! — яростным шепотом процедил сквозь зубы Виктор.
— Ты брось, Витька, брось! — испуганно повысил голос Генка. — Не имеешь права! Он без оружия. Он пленный. Не имеешь права.
Генка неумело загородил собою немца.
— Он ребят убил! — крикнул Виктор, чувствуя, как от ненависти удушливая спазма сдавливает горло.
— Да откуда ты взял, что он? — в отчаянии говорил Генка.
— Спрашивай, а то я его…
Генка повернулся к мертвенно бледному немцу.
— Ты… ду… стрелял? Шисэн? Пух, пух, ин русиш? — показывал на пальцах Генка.
— Никс, никс! — горячо залопотал немец.
Жестикулируя, он торопливо и страстно что-то говорил, но ребята поняли одно: участия в схватке он не принимал, он просто гребец на шлюпке.
— Вот видишь, не он, — облегченно сказал Генка.
— Его счастье. — Виктор медленно опустил автомат. Накаленный ненавистью голос сорвался. — Его счастье!..
Генка тяжело вздохнул.
— Что делать-то, Витя?
— Не знаю, — тихо сознался Виктор. — Надо на пост вернуться.
— Ага, — обрадованно кивнул Генка. — Может, немцы ушли, а наши остались.
Виктор горько умехнулся.
— Живыми их не оставят.
— Да, — как эхо, отозвался Генка. — А может, живые?
— Пошли разведаем.
— Пошли. А он? — Генка глазами показал на пленного.
— Его свяжем и рот заткнем, пусть лежит.
Ребята связали немцу ноги и руки брезентовыми ремнями от своих брюк, в рот заткнули кляп — его же, немца, носовой платок.
Они подобрались к посту со стороны приземистой сопки, которая являлась началом невысокого хребта, тянувшегося на юг по тундре. Выползли на плоскую вершину сопки и залегли за камнями среди мелкого и редкого ивняка. Пост был как на ладони. Они смотрели на свое недавнее жилище, и им было дико от мысли, что оно занято немцами и они не могут туда вернуться.
Вокруг поста были немцы. Сидели, ходили, курили, хохотали — вели себя как хозяева. Их было много.
— Сколько их! — прошептал Генка.
Виктор молчал.
— Ребят никого не видно, — опять прошептал Генка.
Виктор, не отвечая, смотрел на место, где обычно они рубили дрова.
Там что-то лежало. Сначала он не понял ЧТО. Но, вглядевшись, увидел — там лежали ТРОЕ.
— Гляди, — сдавленным голосом прохрипел он.
Но Генка уже и сам увидел и догадался, что ЭТО.
Но кто именно? Кто, кроме Чупахина? Жохов? Пенов? Костыря? Трое. Значит, кто-то еще жив! Кто? Где он? Может, там, внутри поста? А может, тоже убитый, но где-то в другом месте.
Внезапно друзья увидели, как справа по берегу, как раз оттуда, где проходили они ночью, возвращается группа немцев.
— Нас ищут, — догадался Виктор.
— Кого? — не понял Генка.
— Нас с тобой и немца.
— Нас? — повторил Генка. Он все еще никак не мог до конца осознать, что происходит.
Виктор понимал всю бессмысленность и все бессилие своего положения. Товарищи убиты, трое лежат возле поста, неизвестно, жив ли четвертый, немцев много, и схватка будет неравной. И все же он решился, и от этой решимости враз отмерзли пальцы на ногах.
— Сейчас я им сыпану! — сквозь зубы процедил Виктор и выдвинул автомат между камней. — Сейчас я им!..
Никогда в жизни он не стрелял по живому человеку и вообще по живому существу. Один только раз, в детстве, был он на охоте с отцом и подбил чирка из малопульки. Подранка принесла
