Все находившиеся в отсеке уже корчились, выпадая из-за стола. Смеялся и командир, сокрушённо качая головой. Он изумлялся тому, откуда у всех брались ещё силы так самозабвенно хохотать. Эти измождённые, вконец истощавшие люди веселились как дети. И тогда стало особенно понятно, что нет такой силы, которая сокрушила бы его экипаж. «Эти ребята никогда не погибнут, — подумал командир. — Они бессмертны».
Только Собенин, по долгу службы тоже присутствовавший за столом, не разделял общего веселья. Он сердито хмурил густые брови, однако высказываться по этому оводу не торопился. Незлобивая, явно нарочитая перепалка двух офицеров в присутствии подчинённых казалась Льву Ипполитовичу неуместной. Тем не менее, это было небольшое торжество по случаю их общей удачи, и офицеры по-свойски веселились с матросами. Как никто другой Непрядов знал истинную цену таким вот безобидным отсечным подначкам. Нарочно их не придумаешь. Они всегда получаются как бы сами собой, экспромтом и одним канатом накрепко вяжут моряцкую дружбу, сплачивают экипаж.
Весь остаток дня Егор пребывал в отменном настроении. Всё у него получалось и ладилось, за что бы ни брался. Подкрепившись, чем Бог послал, моряки уже веселее несли вахту. Лодка вполне сносно слушалась руля и давала под самодельным парусом до трёх узлов хода. Медленно и верно она шла к намеченной цели, и в этом было их общее, одно на всех спасение.
Однажды к Непрядову заглянул Дэви Имедашвили. В руках у него была толстая амбарная книга. Егор сразу её узнал. Когда-то, ещё в бытность свою старпомом, он старательно записывал в этот фолиант всё то, что касалось устройства корабля и особенностей в его управлении. Вообще, такие записи для себя делал каждый офицер, стремившийся на лодке до мелочей, до винтиков познать своё дело. Потом, как водится, надобность в такой книге отпадала, поскольку её владелец начинал сознавать себя достаточно подготовленным специалистом.
— Откуда она у вас? — полюбопытствовал Непрядов.
— Перешла как бы по наследству, — напомнил помощник. — Вы же сами кому-то подарили эти записи, а теперь вот они у меня.
Вспомнил Егор. В свое время, в спешке уезжая на командирские классы, он действительно отдал свою книгу кому-то из молодых штурманов. Потом об этом и думать забыл.
— Но дело, собственно, не в самой книге, — продолжал Дэви, — а вот… Завалялся между страницами прекрасный женский образ, — и с этими словами он выложил на стол перед Непрядовым старую Катину фотокарточку, которую Егор считал давно и безвозвратно утерянной.
— Как она туда попала? — обрадовано удивился Егор, подвигая к себе фотографию слегка задрожавшими пальцами. — Не мог же я оставить её в этой книге!
— Так точно, никак не могли, — подыграл помощник. — Фото за спинкой дивана в вашей каюте нашли. Так думаю, во время приборки туда по неосторожности смахнули. Потом все же нашли, сунули в эту вот книгу.
— Чего же раньше-то мне её не дали?
— А как? Вы же тогда в Питер на классы уехали. Потом все позабыли про эту фотографию, да и про книгу. Сегодня наткнулся на неё в своём рундуке и начал, так себе, листать, — Дэви показал ладонью, как он это небрежно делал. — И вижу — вах! Какая красавица! Сразу догадался, что это ваша женщина.
— Не просто женщина, а жена, — поправил Егор, глядя на вновь ожившие перед ним черты дорогого лица. Вместе с тем он чувствовал, как с ним начинает твориться что-то неладное: у него дрожали не только пальцы, но и губы непонятно почему становились какими-то непослушными, жёсткими, будто их скрепляли суровыми нитками.
— Спасибо, капитан-лейтенант, — выдавил он с трудом и жестом руки отпустил помощника.
Оставшись наедине с самим собой, Непрядов уже совсем не понимал, что с ним творится. Казалось, с фотографии как ни в чём ни бывало сошла грациозная, совсем ещё юная гимнастка в цирковом трико. Она была здесь, рядом. Егор опять видел её большие глаза, прямой носик и маленькие пухлые губки — родные и милые черты, которые он в суете корабельных будет уже начал забывать.
Крупная непрошеная слеза ползла по небритой щеке командира. Он её не стыдился и не смахивал. Это было всего лишь эпизодом, частичкой его личной жизни, о чём он имел право вспомнить, чтобы уже в следующее мгновенье не принадлежать самому себе.
А по календарю исходила на нет осень и близилась зима. Океан по-прежнему простирался на сотни миль вокруг безликим и безжизненным пространством. Казалось, конца и края не будет слишком уж затянувшемуся автономному плаванию, да ещё в аварийной ситуации, когда не работали корабельные механизмы и приборы. Вот и единственный куль муки иссяк. Питаться приходилось одной лишь рыбой, которую всё же удавалось иногда ловить.
Сам Непрядов и все офицеры постоянно лазали по отсекам, разговаривали, как могли поддерживали погрустневших, осунувшихся моряков. Но и отцы-командиры были не из железа. Силы у людей постепенно таяли, некоторые уже с трудом несли вахту и всё больше отлёживались на койках.
Доктор Целиков особенно нервничал, потому как в экипаже появились признаки дистрофии. Даже чувство голода исподволь у некоторых стало пропадать. Александр Сергеевич пичкал моряков какими-то таблетками, убеждая, что это может помочь. Корабельный эскулап понимал, что он становится скорее утешителем, чем исцелителем.
В какой-то мере команду спасало, что пока не было недостатка в пресной воде. Как-то по курсу попался небольшой необитаемый островок, и там по счастью отыскался родник. Вода оказалась вполне пригодной для питья, и ею «под завязку» загрузили целую цистерну. Да только одной лишь водой, как известно, сыт не будешь. Всем по-прежнему хотелось хотя бы сухую корку хлеба пожевать.
Вечерело. С высоких небес на океан полилась густая синь, краплёная россыпью далеких звёзд. В тишине временами хлобыстало полотнище паруса, вознесённого над рубкой, да еле слышно журчала вода, струившаяся вдоль ватерлинии. Это немного успокаивало Непрядова. Корабль всё-таки не прекращал своего движения. Проверив верхнюю вахту, Егор спустился на нижнюю палубу. В центральном поговорил немного с механиком о делах житейских и побрел к себе в каюту, намереваясь вздремнуть.
В командирском жилье стоял полумрак. Тускло светил над входной дверью аварийный плафон, создавая иллюзию присутствия в каком-то мире нереальных, фантастических видений. Но это был всё же привычный мир его подводного обитания, где душа на короткое время находила покой и отдохновение.
Раздевшись, Егор лёг под одеяло и стал ждать пришествие спасительного сна, когда можно будет хоть на короткое время избавиться от не проходящего желания чего-нибудь поесть. Сопротивляясь навязчивым мыслям о еде, он пробовал думать о чём угодно, только не о том, каким вкусным может быть обыкновенный ржаной сухарь. Однако это было выше его сил и «окаянный» сухарь всё время присутствовал перед глазами — тот самый, который он, забавы ради, однажды немного погрыз, а потом, почти целехоньким, швырнул за борт на съедение алчущим бакланам. И век бы о том не вспомнил, а вот теперь — надо же…
