– Ты не татуировку ли сделал, Турнепс? – насмешливо осведомился мистер Эльфинстоун.
– Нет, – ответил я. – Вернее, да. Но это неважно. Я…
– Боже милостивый, я знаю зачем, – сказал, вставая и ухмыляясь, мистер Кристиан. – Он надумал жениться на своей потаскушке, вот и вычернил для нее задницу.
Если до сих пор я стремился поскорее покончить с этим фарсом, то, услышав, как мистер Кристиан назвал Кайкалу потаскушкой, почувствовал сильное желание вызвать его на поединок, потребовать удовлетворения, но взял себя в руки и смолчал.
– Дай-ка посмотреть, Тернстайл. Если не ошибаюсь, ты теперь неделями сидеть не сможешь.
– Не дам, сэр, – огрызнулся я. – Оставьте меня. Скажите ему, капитан!
Я воззвал к мистеру Блаю, однако тот просто стоял рядом со мной, слабо улыбаясь, происходящее забавляло его.
– Ведь это неправда, мальчик, верно? Ты не уйдешь от меня к туземцам?
– Держите его, Вильям, – сказал мистер Кристиан, обращаясь, следует добавить, к мистеру Эльфинстоуну, не к капитану. – Да покрепче.
– Не надо, пожалуйста! – закричал я, когда он взял меня за плечи и развернул, – Отпустите меня! Капитан, не давайте им…
Но мольбы мои запоздали: ветерок, ударивший в мой голый зад, сказал мне, что с меня уже стянули штаны и я стою перед всеми голым. Я замолчал, закрыл глаза. Воздух, и на том спасибо, был умалившим жжение, которое терзало меня, бальзамом.
– Так тут и нет ничего, – сказал капитан. – Обычно они разрисовывают весь зад, разве не так?
– Смотрите! – ответил мистер Кристиан, указав пальцем на краешек моей левой ягодицы. – Вот оно. Только совсем маленькое, почти незаметное.
Не такое уж и маленькое, должен вам сказать. На самом деле татуировка, украсившая мою персону, имела добрых два дюйма в ширину и в высоту и была ясно видна каждому, кто имел беспрепятственный доступ к моей бренной оболочке.
– Но что же это такое? – удивленно спросил мистер Кристиан. – Турнепс? Весьма уместно!
– По-моему, это картофелина, – возразил мистер Хейвуд, паскудник, тоже подошедший ко мне, чтобы все рассмотреть.
– Нет, это ананас, – заявил мистер Фрейер.
Теперь уже все офицеры во главе с капитаном собрались у моей голой задницы, усердно изучая ее.
– Явственный кокос, – постановил мистер Эльфинстоун. – Посмотрите на форму, на детали.
– Да ничего подобного, не правда ли, мой мальчик? – спросил капитан, и, клянусь, впервые за время нашего знакомства я увидел его смеющимся. Все, что я претерпел, почти стоило того, чтобы увидеть это, ибо в последнее время настроения капитана были настолько супротивны любому веселью, что смех, подумал я, наверняка пойдет ему во благо. – Это не турнепс, не картофелина, не ананас и не кокос, это олицетворение острова и того, чем занимался на нем юный Тернстайл. Неужели вы еще не поняли, джентльмены?
Джентльмены выжидающе уставились на капитана, а он широко улыбнулся, развел руки, словно говоря: перед вами – вещь вполне очевидная, и сказал им, что они видят, и все пятеро только что на землю не повалились от смеха. Я натянул штаны, постарался придать себе достойный вид и направился к чайнику, чтобы напоить всех чаем, игнорируя их издевательские выкрики и слезы, которые катились от хохота по их образинам.
Капитан-то оказался куда проницательнее каждого из них, он сразу все понял.
Это был плод хлебного дерева.
12
Мне кажется, что можно жить среди людей, считая себя частью их сообщества, веря, что ты посвящен в их мысли и планы, и никогда по-настоящему не понимая происходящего вокруг. Даже сейчас, когда я оглядываюсь сквозь толщу времени на те дни, мне кажется, что команда «Баунти» трудилась на Отэити в полном согласии – собирала и высаживала ростки хлебного дерева, наблюдала за ростом саженцев и переносила их на корабль, вверяя заботам мистера Нельсона. Дни отдавались работе, ночи – развлечениям. Животы наши были полны, матрасы мягки, а наши мужские желания удовлетворялись с избытком. Случалось, конечно, всякое – матросы ссорились по той или иной причине, жаловались по каким-то пустячным поводам, а время от времени капитан начинал вести себя как помешанный из-за того, что провел на суше слишком долгое время, – но в общем и целом вся наша компания представлялась мне счастливой.
Тем сильнее я удивился, когда 5 января 1789-го, после полудня, в палатку капитана, где он писал письмо своей супруге, а я крахмалил его мундир к назначенному на вечер обеду у короля Тинаа, пришли на редкость взволнованные мистер Фрейер и мистер Эльфинстоун.
– Капитан, – сказал, едва войдя, мистер Фрейер, – вы позволите вас потревожить?
Капитан с отсутствующим видом оторвался от письма, обвел своих офицеров взглядом.
– Разумеется, позволю, Джон, Вильям, – ответил он. Я давно уж подметил в нем одну особенность: сочинение письма к жене согревало его душу, и он проявлял в разговорах с людьми большее, чем обычно, благодушие. – Чем могу служить?
Я глянул на вошедших лишь мельком, однако, услышав первые слова мистера Фрейера, оставил свое занятие и повернулся к нему.
– Произошла неприятность, сэр, описать которую можно лишь такими словами: трое наших матросов дезертировали.
Мистер Блай положил перо и некоторое время просто смотрел в стол, а я наблюдал за его лицом. Он был потрясен, я видел это, но не хотел реагировать на услышанное слишком поспешно. И, промолчав с полминуты, поднял взгляд на офицеров.
– Кто? – спросил он.
– Вильям Маспратт, – начал мистер Фрейер.
– Младший кок мистера Холла?
– Он самый. И Джон Миллуорд. А также Чарлз Черчилль, каптенармус.
– Не могу поверить, – сказал мистер Блай.
– Боюсь, это правда, сэр.
– Мой каптенармус стал дезертиром? Человек, которому я поручил следить за соблюдением командой морских законов, сам же их и нарушил?
Мистер Фрейер поколебался немного, но все же кивнул; ирония случившегося никаких пояснений не требовала.
– Но как? – спросил капитан. – Как вы можете знать это наверняка?
– Нам следовало сообщить обо всем раньше, сэр, в том, что мы этого не сделали, виноват только я. Эти трое не вернулись прошлым вечером с работы, и я решил, что они просто отправились куда-то с женщинами. Я собирался задать им жару, когда они вернутся. К сожалению, утром они не показались, на работу не вышли. Сейчас, можно считать, и полдень прошел, а их все еще нет. Я сознаю, сэр, что мне следовало уведомить вас раньше…
– Все в порядке, мистер Фрейер, – прервал его капитан, удивив всех присутствующих легкостью, с которой он снял со штурмана ответственность. – Я не сомневаюсь, вы сделали то, что считали правильным.
– Так точно, сэр. По правде сказать, я не сомневался, что они вернутся.
– Но как мы можем быть уверенными в том, что этого не случится?
– Капитан, – сказал, впервые за это время открыв рот, мистер Эльфинстоун, – один из членов команды, говоривший со мной с глазу на глаз, рассказал мне о слухах, согласно которым эта троица планировала дезертирство. Он согласился на разговор, поставив условие, что другие матросы о нем не узнают.
– Кто это был, мистер Эльфинстоун?
– Эллисон, сэр. Томас Эллисон.
Я рассмеялся – про себя, конечно. Томас Эллисон – тот, кого ждала в Англии Флора Джейн Ричардсон, которая дозволила ему перед началом нашего плавания поцеловать ее и вообще разрешила всякие вольности, тот, кто стоял выше меня и счастлив был это подчеркнуть, оказался не более чем доносчиком. Хорош, нечего сказать.
Новость сильно расстроила капитана, у него даже лицо потемнело. Несколько минут он расхаживал по палатке, размышляя, а затем остановился перед своими офицерами.
– Но почему? – спросил он. – Вот чего я не могу понять. Почему они это сделали? Разве мы живем здесь в дурных условиях? Разве в нашем лагере не царят мир и согласие? Разве они не способны были оценить по достоинству хотя бы тот факт, что мы почти не прибегаем к телесным наказаниям? Почему они сбежали? И куда, коли на то пошло, куда сбежали? Помилуйте, джентльмены, мы же находимся на острове!
