Ознакомительная версия.
— А это кто? — спросил он шкипера.
Тот на какое-то мгновение замялся, возможно, даже хотел соврать, вспомнив, кто попросил доставить рыцаря в Нидерланды. Но затем решил ответить честно, опасаясь, что пират раскусит подвох и одним взмахом меча перечеркнет все его надежды вернуться домой, к любимой Гретхен, которой он давно обещал на вырученные деньги разбить розовый садик.
— Бретонский рыцарь, его оруженосец и странствующий мейстерзингер, — мрачно сказал шкипер.
— Мейстерзингер? — На загорелом, обветренном лице пиратского капитана появилась широкая улыбка. — Отлично! Вот он-то нам и нужен. Должен же кто повеселить нас на пиру. Верно я говорю, друзья? — обратился он к пиратам.
— Виват нашему капитану! — закричали в один голос морские разбойники и вверх полетели их вязаные колпаки.
— Да и рыцарь нам пригодится, — продолжил капитан по имени Хавард, остро глянув на Вышеню. — Ведь за него могут дать хороший выкуп. Ингирид, Тори, взять их!
Пираты во главе с Ингиридом, помощником Хаварда, гурьбой накинулись на пассажиров «Морского конька», хотя те и не думали сопротивляться, и поволокли их на свой корабль. Шкипер, глядя им вслед, лишь горестно прикусил губу — он представил, как ему придется отчитываться за пассажиров перед Кордтом, который при всей своей покладистости временами бывал беспощаден. Похоже, премилый садик, мечта его Гретхен, может совсем удалиться туда, где находится Нифльгейм, — царство вечного холода и тумана…
Шкипер, несмотря на то что время от времени приходил молиться в кирху, был тайным язычником и приносил жертвы морским и прочим божествам. Практичный человек, он мудро рассудил, что боги — как старые, так и тот, которому он поклоняется в церкви, — сами разберутся, кому что полагается.
Раймон де ля Шатр придержал лошадей, запряженных в тяжелую повозку, на возвышенности, откуда открывался великолепный вид на Париж. Утренняя дымка все еще висела над Сеной, немного смазывая очертания домов, но солнце уже показало свой божественный лик, и мягкие волны солнечного розоватого света, растворив остатки ночных теней, разлились по городу, сделав его необычайно привлекательным. Даже мрачный городской вал, состоящий из двух стен — вертикальной внешней и внутренней, слегка наклонной, — не портил общего впечатления от красоты утреннего Парижа.
Шевалье приходилось бывать на валу, и он знал, что промежуток между стенами из тщательно подогнанных камней засыпан щебенкой и залит известью, а сверху него проходит дозорный путь, вымощенный каменными плитами и огороженный парапетом с бойницами. С внешней стороны над валом возвышались круглые башни, отстоявшие друг от друга на расстоянии полета стрелы — примерно тридцать туазов. Ворот у Парижа насчитывалось одиннадцать — шесть на правом берегу и пять на левом; днем проход в город был свободен, а по ночам ворота запирали.
В одни из этих ворот и намеревался въехать де ля Шатр, чтобы потом перебраться на правый берег Сены — тот был наиболее оживленным. Там находился главный парижский рынок — зерновые, хлебные и мучные ряды, лавки, где торговали птицей, обширный молочный ряд и живодерня, где жили и работали мясники. На Сен-Жан-ан-Грев продавали сено, а на Веннери торговали овсом, и шевалье просто обязан был туда заехать, потому что корм для его лошадей был на исходе. На правом берегу реки находились дома мастеров и ремесленников и самые известные в Париже улицы, где проживали «веселые девушки», готовые обслужить клиента в любое время дня и ночи.
Вспомнив о девушках, Раймон де ля Шатр сладко потянулся и на его лице появилась улыбка мартовского кота — конечно, если она существует в природе. Он так и остался холостым, поэтому никогда не упускал случая при посещении Парижа отправиться в квартал, где у него были, если можно так выразиться, верные подружки. Правда, когда он узнал, что девицы сравнивают его со знаменитым Мишо по прозвищу Трахаль, который прославился своей неутомимостью в любовных играх, но недавно отправился в мир иной, шевалье несколько поумерил свой пыл. Хотя, по здравому размышлению, и годы брали свое, а тут еще война, будь она неладна…
Де ля Шатр озабоченно нахмурился и хлестнул кнутом своих одров[68], чтобы они прибавили шаг. Именно война и погнала шевалье в Париж. Вряд ли кто сейчас смог бы узнать одного из лучших рыцарей Бретани в образе виноторговца-провинциала. Одежда шевалье была чистой, но изрядно поношенной, широкополая шляпа закрывала лицо, покрытое густым загаром, а борода, отпущенная им ради маскировки совсем недавно, делала его неузнаваемым. Повозка, на которой Раймон де ля Шатр собирался въехать в Париж, полнилась бочками и бутылками с вином, а под соломой, устилавшей ее дно, лежало оружие.
Бутылки можно было бы и не брать, но шевалье — битый гусь: знал, что вино — самый лучший пропуск в город соблазнов, куда стремились попасть не только порядочные люди, но и разные смутьяны, мошенники и проходимцы. И он угадал — возле ворот стояла стража, проверявшая всех, кто въезжал в Париж. Де ля Шатр не стал устраивать представление, а сразу же тупо ткнул в руки сержанта четыре вместительные бутылки с добрым бургундским вином. Стражники тут же сменили гнев на милость, даже не попытавшись пошарить в соломе, и копыта лошадей зацокали по изрядно загаженной городской брусчатке…
* * *
Таверна «Пегий осел» пользовалась большим успехом у воров и грабителей. Этого «добра» в Париже хватало: город представлял собой идеальное место для существования банд. На его улицах можно было встретить кого угодно. Сюда тянулись торговцы и ремесленники, разорившиеся в войну крестьяне и бывшие солдаты особенно охотно пополнявшие ряды профессиональных преступников. Один приводил приятеля, другой — брата, у третьего был знакомый слесарь или ювелир — и дело постепенно налаживалось. В городе всегда легче найти сбыт для краденого и затеряться в случае опасности в толпе.
Для того чтобы проще находить друг друга, члены банды пользовались целой системой опознавательных знаков: метками на одежде, жестами и, конечно, жаргоном. Воровство среди грабителей и воров именовалось «ремеслом», дающим стабильный заработок. Члены банд клялись, что не станут заниматься никакими иными ремеслами всю свою жизнь, а только «заработком» — везде, где найдут. Поэтому представители преступного мира — парижского «дна» — ни в коей мере не исключали себя из общества добропорядочных граждан. Воры и грабители считались достойными людьми, имеющими профессию, а вовсе не какими-то отщепенцами.
Ознакомительная версия.
