Помолчав, поднял бокал.
— За ваше здоровье, капитан, — он слегка склонил голову. — И за ваше, господа, — повернулся поочередно в сторону Шульца и Уайта.
Мартен чокнулся с ним бокалами. Шульц побледнел ещё больше, так что его желтоватое лицо приобрело землистый оттенок. Уайт, который не пил ничего, кроме воды, машинально схватился за бокал, причем рука его заметно задрожала.
“ — Он их напугал, — подумал Мартен. — Наверняка что-то знает.”
— Что касается кошенили, продолжал шевалье де Бельмон, — знаю, что оптом за неё платят по восемнадцать шилингов за фунт.
Мартен довольно рассмеялся.
“ — На этот раз им не удастся ничего заработать”, — довольно подумал он.
— Ты слышал? — спросил он вслух, обращаясь к Шульцу, который облегченно вздохнул.
— Я слышал о пятнадцати, — ответил помошник, потупив глаза. — Но…
— У шевалье де Бельмона явно слух получше, раз он слышал о восемнадцати, — прервал его Мартен. — Полагаю, он захочет тебе помочь, если сам не сможешь найти купца, который готов будет заплатить столько.
— Разумеется, — любезно подтвердил Бельмон.
Уайт встал, перекрестился и заявил, что возвращается на свой корабль. Мартен удержал его; предстояло ещё установить, когда и каким курсом они поплывут, как будут держать связь и какого строя придерживаться.
Обсуждение это прервали громкие крики, донесшиеся с палубы. Экипаж “Зефира” пил под открытым небом за здоровье своего капитана.
— Выйду к ним, — сказал Мартен. — Через пару минут вернусь. Подождите.
Уайт в ярости сжал увядшие губы. Когда за Мартеном закрылись двери, дикий крик снаружи ещё усилился.
“ — А его любят, — подумал Бельмон. — Пойдут за ним хоть в ад, если прикажет.”
Взглянув на своих молчащих товарищей, налил себе вина и, цедя его понемногу, заговорил, глядя прямо перед собой, словно размышляя вслух о деле, целиком захватившем его в эту минуту.
— Цена на фунт кошенили в Лондоне доходит до тридцати трех шилингов. Зимой цена подскочит до тридцати шести. Но не будем ждать до зимы и, по-видимому, не получим больше тридцати двух шилингов за фунт. Поскольку от имени нас троих я предложил капитану Мартену по восемнадцать, вся сделка принесет нам восемь тысяч четыреста гиней…
Отставил опустевший бокал.
— То есть на две тысячи четыреста больше, чем вы рассчитывали, — вдруг повернулся он к Шульцу, словно сам потрясенный результатом своих расчетов.
Шульц лениво взглянул на него из-под опущенных век и тыльной стороной ладони отер капельки пота, которые выступили у него над верхней губой.
— И что дальше? — спросил он.
— Остается только вопрос раздела этой суммы, — ответил Бельмон. — Полагаю, скромная надбавка причитается тому, кто сумел её добиться, то есть мне. Остальное поделим на троих. Таким образом каждый из вас получит по две тысячи сверх своей доли.
— Это все? — снова спросил Шульц.
— Насчет кошенили-все, — отрезал Бельмон. — Что касается иных сделок, посоветуемся в Лондоне или в Плимуте. Всегда готов помочь, если…
Неожиданно молниеносно повернулся к Уайту.
— Прекратите, капитан, — повелительно бросил он. Шульц удивленно уставился на них. В руке Бельмона сверкнул пистолет, оправленный в серебро и слоновую кость. Непонятно было, ни откуда он взялся, ни когда шевалье де Бельмон успел его выхватить. Правая рука Уайта ещё миг блуждала где-то на боку, где в кожаных ножнах торчал длинный толедский стилет, но потом упала вниз.
— Руки на стол! — приказал Бельмон. — Эта игрушка может выстрелить, — добавил он, оскалив в усмешке зубы.
Уайт пронизал его яростным взглядом, но послушался.
— Господа Бога вашего чтите, и он вас вырвет из рук всех врагов ваших. И пришельцев, которые гостями у вас, будете иметь за рабов ваших, — прошептал он.
Ни Шульц, ни Бельмон не могли слышать этих слов: их заглушил новый, еще громче прежних, взрыв воплей и возгласов, от которых задрожали стены каюты. Это капитан “Зефира” в свою очередь пил за здоровье своей команды.
Синьора Франческа де Визелла стояла на коленях у изголовья своего ложа, которое Мартен велел перенести с португальского судна и установить в каюте по правому борту “Зефира”. Пыталась сосредоточиться только на молитве. Но мысли то и дело разбегались, а Пресвятая Дева, чей образ в сияющем ореоле призывала она в своей памяти, казалось, не слушает её слов; отворачивает нежное лицо, удаляется, исчезает в тумане и перед взглядом Франчески-несмотря на сомкнутые веки-являлись поочередно фигуры отца, дона Диего де Ибарра, шевалье да Ланча, капитана “Кастро верде” и его блестящих офицеров. Но тут же толпа корсаров сметала их прочь, как вихрь сметает опавшие листья. Слышала их крики, гром выстрелов, рев битвы и стук собственного сердца.
Нет, смерти она не боялась, отваги ей хватало. Гнев и презрение испытывала она и к португальскому капитану, и к его офицерам, и к испанцам тоже. Никогда бы она не поверила, что три больших корабля могут уступить столь незначительным силам корсаров; что горстка разбойников, как она их называла в душе, сможет в течении получаса разгромить несколько сотен португальских солдат. Но пришлось убедиться в этом собственными глазами. Португальские и испанские кабальерос, дворяне из лучших семей, дрогнули перед каким-то чужеземным вакеро, перед деревенщиной, которого выпороть нужно было за каждое слово, что осмеливался он им сказать, за каждый взгляд, что осмелился на них бросить! Видела его лицо, когда он разговаривал с её отцом, словно с равным. Ба! Словно разговаривал с первым попавшимся из своих бандитов, а не с наместником короля! Его мина, дерзкая усмешка, гордый и твердый взгляд, гневно нахмуренные брови-ничто не ушло от её внимания. Как смел этот простолюдин! Как он смел!
“ — Будь здесь дон Эмилио… — подумала она о муже и прикусила губу. — Дон Эмилио и этот корсар?.. Нет!”
Это к лучшему, что она не увидела их вместе. Дон Эмилио не сумел бы одолеть такого человека, не имея за спиной той власти и силы, что имел в обычных обстоятельствах.
Нет, его фигура не была импозантной, если бы не окружала её толпа высших чиновников, офицеров и адьютантов. Дон Эмилио был человеком довольно толстым, небольшого роста, а его возвышенность и благородство бросались в глаза только когда он восседал в резном кресле за столом Королевского Совета, или когда ехал в открытой карете, небрежно поглядыая сверху на толпу. Без величия своего положения, нос к носу с молодым и лихим капитаном “Зефира”, он мог бы оказаться столь же беспомощным, как и кабальеро да Ланча или дон Диего де Ибарра. Возможно, не сумел бы даже так сохранить достоинство, как сумел её отец…
“ — И лучше, что я одна, — думала Франческа. — Пресвятая Дева мне поможет, сотворит чудо; не допустит, чтобы мне пришлось посягать на собственную жизнь, спасая свою честь; вырвет меня из рук этого бандита. А я её отблагодарю: у не будет собственный собор, не только алтарь у Святого Креста в Альтер до Чао.”
В ней росло воодушевление. Разве не по воле Провидения этот корсар до сих пор не посмел её тронуть? Что его удержало? Ее состояние, близость материнства? Для таких, как он, это наверняка не имело никакого значения! А ведь он на свой плебейский манер даже выказывал ей некоторое уважение.
Что он собирался делать? Или его соблазнила перспектива высокого выкупа? На миг она задумалась над этим вопросом. Не хотела признаться себе, что предпочла бы открыть иную причину его сдержанности. Забрал её сюда, на свой корабль, чтобы легче совершить насилие, или чтоб её от насилия спасти?
В первый раз такая мысль пришла ей в голову, и в воображении всплыли стаи пьяных пиратов, выламывающих двери и кидающихся на нее. Содрогнулась от ужаса и омерзения. Так могло случиться; это могло её ожидать.
— Но теперь уже не случиться, — прошептала она с облегчением.
Почувствовала что-то вроде благодарности к Мартену и тут же устыдилась этого. Вся её благодарность принадлежала Пресвятой Мадонне, Мадонне из Альтер до Чао-покровительнице семейства Толосса, разумеется лишь её она имела ввиду. Но все же Мартен…
Снова она думает о нем! Ее злило, что он непрестанно проникает в её мысли. Ведь она его ненавидела, презирала, но одновременно не могла устоять перед чем-то…чем-то граничившим с восхищением.
“ — Будь он дворянином, — думала она, — и будь я не в положении, и встреть я его год назад…Quien sabe?”
И поразилась: о чем я думаю? Торопливо перекрестившись, стала бить себя в грудь: изыди, сатана!
Генрих Шульц лежал навзничь, уставившись в низкий потолок капитанской каюты. Еще до ужина он на “Зефире” успел подробно ознакомиться с накладными, счетами и фрахтами “Кастро верде”; рассчитал не только свою долю добычи, но и примерную сумму побочных доходов и процентов от продажи груза и самого трофея.
“ — Будь у меня вдвое больше, чем сейчас, — думал он, — бросил бы плавать. Вернулся бы в Гданьск, вошел в компанию с дядюшкой Готлибом. Купил бы дом. Или может открыл бы меняльную контору. Или основал судоходную компанию. Открыл бы филиалы в Антверпене и Лондоне, завел агентов во всех крупных портах. Да, будь у меня вдвое больше, точно перестал бы плавать.”
