Воины заговорили наперебой, и по выражению их лиц Боб Хайли понял, что ему не все ещё доверяют. С чувством удивления и зависти он подумал о русских промышленниках: как могли эти простые, зачастую неграмотные люди подбирать ключи к сердцам дикарей? Казалось, даже здесь, вдали от океана, многие воины были готовы сражаться за русских.
Переждав, когда стихли выкрики и шум, Хайли проговорил озабоченно и предостерегающе:
— Я опасаюсь, как бы не случилось плохое. Пусть никто не трогает этих продуктов. Сожгите их…
Коренастый крепыш со шрамом на щеке торопливо поднялся с места.
— Но разве огонь нам скажет, что ты был прав?
— Тогда отдайте этот сахар собаке. Вы сами увидите, она издохнет…
Индеец засмеялся:
— Сахар… собаке? Вы слышите, что говорит доктор: сахар отдать собаке!
Он наклонился, поднял все три свёртка и развернул их, придерживая у груди. Затем набил табаком трубку и закурил.
— Не смейте!.. Что вы делаете?! Вы умрёте!.. — закричал Боб Хайли, стараясь изобразить отчаяние и ужас, и с удивлением подумал о том, что все в этой комедии разыгрывается, будто в знакомой пьесе.
Индеец отступил на шаг и с удовольствием раскуривал трубку.
— Хороший табак.
Потом он взял кусок сахару и сунул его за щеку. Этот горбоносый американец теперь показался ему очень смешным.
— Ты видишь, доктор, я не умираю. Просто я не верю сказкам и ничего не боюсь…
Несколько рук одновременно протянулось к свёртку с сахаром. Почувствовав себя одураченным, Инхаглик впервые хмуро взглянул на Хайли.
Яд кураре, добытый где-то в Гвиане или на Амазонке, неспроста высоко ценился в британских владениях в Северной Америке. На него был не малый, хотя и тайный спрос. Кураре действует безотказно, парализуя дыхание, убивая жертву при полном её сознании. Хайли не мог сомневаться в результатах, он знал, что через две-три минуты хижину вождя наполнят вопли и стоны. Но проходила третья, четвёртая минута, а индеец безмятежно жевал сахар и покуривал трубку. Хайли испытал беспокойство: неужели фармацевты могли подсунуть ему вместо кураре какую-нибудь дрянь?
Нет, фармацевты не обманули «доктора»… Индеец вдруг покачнулся и рухнул прямо в костёр, разметав дымящиеся поленья. Инхаглик сам бросился к нему, приподнял, обжигая руки, и вынес на воздух. Индеец смотрел на вождя остановившимися глазами.
— Доктор… — прошептал он задыхаясь, — доктор сказал… правду…
Когда Боб Хайли выходил из хижины вождя, ему почтительно уступили дорогу.
Потапыч — управляющий факторией — по давней привычке вставал до зари. Пока промышленники спали, он успевал растопить печку, приготовить еду. Штурман Серебренников пытался было протестовать против этих забот управляющего и предлагал назначить поочерёдное дежурство, но хозяйственный и гостеприимный Потапыч считал утреннюю вахту своей обязанностью.
Как-то — это было на исходе метельного декабря — Потапыч увидел утром в лесу вблизи фактории многочисленные свежие лыжные следы. Он прошёл по следам не менее километра, насчитал десять пар лыж, с точностью определил, что это были лыжи индейской работы, и даже поднял сбитое о ветку оперение стрелы.
Было несложно установить, что отряд индейцев в десять человек зачем-то приходил к фактории незадолго до рассвета, что индейцы были вооружены и ушли не в сторону селения «воронов», а куда-то на север, в таёжную глушь.
Потапыч возвратился на факторию, разбудил Серебренникова, показал ему оперение стрелы и высказал опасение, что индейцы приходили с какой-то недоброй целью.
— А не могло ли случиться, Потапыч, — спросил Серебренников, — что эти люди случайно пришли к фактории и не захотели в ночное время тревожить управляющего?
— В ночное время, — молвил Потапыч в раздумье, — к фактории никто ещё не приходил.
В тот же день весь отряд занялся укреплением и ремонтом обветшалого частокола. На фактории, кроме того, было установлено дежурство часовых. Проводник Анатолий снова отправился в разведку в селение «воронов». Возвратился он озадаченный и встревоженный.
— Наверное, они прогнали тебя или встретили очень плохо? — спросил Серебренников.
— Нет, — сказал проводник, — они встретили меня очень хорошо… Слишком хорошо, чтобы я поверил их радости. Они угощали меня олениной, сладкими корнями и свежей рыбой, которая в эту пору — большая редкость. Но я видел женщин с лицами, измазанными сажей. Это значит, что у них кто-то умер. Не одна — несколько женщин. Я спрашивал, кто у них погиб. Но мне не ответили. И ещё я видел там человека, не похожего на индейца. Он очень высокий, тощий, длинноногий и горбоносый. Заметив меня, он сразу же повернулся и ушёл. Мне сказали, что это шаман из племени «длинные копья». Но в том племени нет таких высоких и горбоносых людей…
Серебренников приказал держать оружие наготове.
Постоянная суровая обстановка на фактории не мешала, однако, штурману изучать край, вести дневники, любоваться суровыми красотами севера. Он мог долго бродить в горах, в тайге. Возвращался очень довольный и усаживался за дневник.
В новогоднюю ночь, очарованный северным сиянием, он записал:
«Трудно описать красоту этого великолепного явления: почти все небо было объято пламенным переливом цветов: красного, багрового, малинового, жёлтого, голубого и других, образуя беспрерывно струящиеся во все стороны столбы, движение которых производило шум вроде какого-то лёгкого треска, а над головою образовался блестящий купол».
Ни Серебренников, ни его товарищи, конечно, не знали, сколько уже раз из-за куста или из-за скалы готова была сорваться с тетивы направленная в него смертоносная стрела. То обстоятельство, что русский начальник обычно странствовал один, удерживало «воронов»: они поклялись Инхаглику уничтожить весь отряд.
В майский день 1848 года, когда Медная с гулом и грохотом пронесла мимо фактории свои тяжёлые льды, отряд Руфа Серебренникова тронулся в дальнейший путь. Шесть промышленников, штурман и два проводника шли теперь на одной байдаре.
В тот же день от селения «воронов» отчалило пять больших байдар. Старый Инхаглик напутствовал воинов:
— Помните: все русские должны умереть. Если хотя бы один из них уцелеет и вернётся на берег океана — они пришлют сюда своих воинов для мести. Так говорит доктор. Он знает. Доктор тоже ненавидит русских, потому что он наш друг.
Боб Хайли смотрел вслед удалявшимся байдарам, и маленькие прищуренные глазки его смеялись…
Ещё через несколько дней в селении «воронов» произошли новые важные события: «доктор» и старый Инхаглик-Чёрная Стрела скрепили договор, по которому все побережье реки Щечитны отныне принадлежало Бобу Хайли, и воины Инхаглика давали торжественное обязательство оберегать эти земли от чьих бы то ни было посягательств. Не умея расписываться, старый вождь приложил к гербовой бумаге вымазанную в чернила свою пятерню.
