– Что такое кокосовое волокно? – поинтересовалась Барбара, увидевшая, как одну из последних кип опускают в трюм через люк.
– Волокнистая скорлупа кокосовых орехов, – пояснил Хорнблоуэр.
– Ради чего, Боже правый, мы везем это в Англию? – спросила Барбара.
– Сейчас существуют машины, которые могут ткать из этих волокон. В Англии из них теперь в большом количестве производят кокосовые циновки.
– А из кампешевого дерева?
– Из него извлекают краситель. Ярко красный.
– Ты мой неистощимый источник информации, дорогой, – сказала Барбара, – впрочем, как и все остальное в моей жизни.
– Их превосходительства прибывают, милорд, – предупредил Джерард, появляясь в проеме двери.
Это означало последние прощания. Вечер заканчивался. Болезненный, печальный момент: бесконечные рукопожатия, поцелуи в обе щеки, которыми награждала Барбару леди Хупер, слова «до свидания», повторяемые снова и снова, до отвращения, в конце концов. До свидания, друзья и знакомые, до свидания, Ямайка и командование. До свидания одной жизни, в то время как другая еще не началась. До свидания последним темным фигурам, исчезающим в темноте, окутывающей причал. Затем он повернулся к Барбаре, стоящей рядом с ним – неизменной во всех этих переменах.
Вряд ли можно было осудить Хорнблоуэра за то, что с первыми проблесками утра он был уже на палубе. Чувствуя себя ужасно странно из-за необходимости держаться в стороне, наблюдая, как Найвит верпует «Милашку Джейн» от причала с целью поймать береговой бриз и выйти из гавани. К счастью, Найвит был человеком крепкой закалки, и ни в малейшей мере не стеснялся управлять своим кораблем в присутствии адмирала. Бриз наполнил паруса, «Милашка Джейн» стала набирать ход. Они отсалютовали флагом форту Августа, а затем круто переложили руль, чтобы обогнуть Пьяный и Южный рифы, лежащие по левому борту, прежде чем начать свой долгий путь на восток. И Хорнблоуэр мог расслабиться и предвкушать новую перспективу завтрака на борту корабля вместе с женой.
Его самого удивляла легкость, с которой он свыкся со своим положением пассажира. По началу его даже пугало, что он не делает даже попыток возмутиться тем, что у него нет права даже подойти к нактоузу, чтобы проследить за курсом. Ему доставляло удовольствие сидеть вместе с Барбарой в раскладных креслах в тени рубки – там были сделаны крюки, за которые можно было зацепить кресла, чтобы они не сползали в сторону подветренного борта, когда «Милашка Джейн» давала крен, и не думать ни о чем особенном: наблюдать за тем, как летучие рыбы бороздят морскую гладь, как стелятся желтые ветви саргассов, как одинокая черепаха мужественно держит путь вдали от берегов. Он мог смотреть на то, как капитан Найвит и его помощник производят полдневные наблюдения и уверял себя, что его совершенно не интересуют полученные ими цифры. И действительно, его гораздо больше интересовало соблюдение пунктуальности в подаче обеда. Он мог шутить с Барбарой насчет того, что «Милашка Джейн» столько раз проделывала этот путь, что может найти дорогу домой без чьего-либо вмешательства, и ему было лень считать это глупым.
Это воистину был его первый отпуск после трех лет напряженной деятельности. В течение большей части этого времени он находился в состоянии сильнейшего нервного напряжения, а делами был занят беспрерывно. Он погрузился в бездеятельность, подобно тому, как человек погружается в теплую ванну, с той лишь разницей, что не ожидал найти успокоения и облегчения в освобождении от работы, и, что, возможно, более важно, от ответственности. Ничего существенного не происходило в течение этих золотых дней. Пока «Милашка Джейн» держала путь на север, он был человеком, менее других на корабле вовлеченным в жаркую дискуссию по поводу того, сохранится ли попутный ветер, который позволит им обогнуть мыс Мэйзи не прибегая к лавированию, и его совершенно не взволновало то, что этого не случилось. С философским терпением он отнесся к их долгому дрейфу под ветер, обратно к Гаити, и покровительственно улыбался, глядя на маленькое празднество, устроенное на борту в ознаменование того, что им удалось лечь на другой галс и пройти через Наветренный пролив, так что они могли считать, что почти вышли из Карибского моря. Постоянный уклон пассата к северу не позволил им попытаться пройти через Проход Кайкос, и им пришлось направиться на восток, к проливу Силвер-банк. Кайкос или Силвер-банк, или пусть хоть острова Теркс или Мушуар – ему было все равно. Его не волновало даже прибудет ли он домой в августе или в сентябре.
И все-таки, его инстинкты лишь дремали. Тем вечером, когда они наверняка уже находились в водах Атлантики, он, впервые с тех пор как покинул Ямайку, ощутил волнение и беспокойство. В воздухе чувствовалось что-то тяжелое, и нечто необычное было в том, как грузно раскачивалась на волнах «Милашка Джейн». «К утру будет буря», – решил он. Несколько необычно для этих широт в это время года, тем не менее, на деле беспокоиться не о чем. Он не стал тревожить Барбару, делясь с ней своими наблюдениями, но в течение ночи несколько раз просыпался, отмечая, что корабль по-прежнему тяжело раскачивается. Когда наступила смена вахты, он отметил, что вся команда была оставлена на палубе, чтобы зарифить паруса, и его стало обуревать искушение пойти и посмотреть на то, что происходит. Шум с наружи разбудил Барбару.
– Что такое? – сонно спросила она.
– Всего лишь задраивают иллюминаторы, дорогая, – ответил он.
Кто-то с силой захлопнул плотные ставни на окнах рубки и запер их – Найвит, должно быть, предвидел, что кораблю предстоят тяжелые испытания. Барбара снова заснула, и Хорнблоуэр также последовал ее примеру, но через полчаса очнулся вновь. Шторм не прекращался, и корабль тяжело переваливался на волнах, так что все вокруг стонало и скрипело. Он лежал в темноте и чувствовал, как корабль то поднимается, то опускается, и мог как слышать, так и ощущать вибрацию, передававшуюся через палубу от туго натянутых снастей его койке. Ему хотелось выйти на палубу и посмотреть на погоду, но он не хотел тревожить Барбару.
– Ты проснулся, дорогой? – спросил мягкий голос на другой стороне рубки.
– Да, – ответил он.
– Кажется, дело становится серьезным.
– Немного, – сказал он. – Но беспокоится не о чем. Засыпай, дорогая.
Теперь он не мог выйти, так как Барбара проснулась и заметит его уход. Он заставил себя лежать тихо. Так как ставни были закрыты, в рубке стояла непроглядная темень, и, видимо из-за отсутствия вентиляции, несмотря на шторм, стало невыносимо жарко. «Милашка Джейн» раскачивалась самым нелепым образом, и кренилась так, что он стал опасаться, что Барбара выкатится из койки. Затем, по изменению в характере скрипа, звучавшего в темноте, он отметил перемену в поведении судна. Найвит развернул «Милашку Джейн»: теперь она не ложилась с борта на борт, зато стала невероятно перекатываться с носа на корму, что свидетельствовало о силе шторма. Ему еще сильнее захотелось выйти и посмотреть на все самому. Он даже представления не имел, который теперь час – было слишком темно, чтобы смотреть на часы. При мысли, что рассвет, возможно, уже наступил, он отбросил последние сомнения.
