Этот сумасшедший дом продолжался часа два, но наконец вождь что-то крикнул, туземцы сгрудились вокруг него, и вся их компания без каких-либо церемоний развернулась и удалилась. На берегу снова остались одни англичане.
– Что же, капитан, – сказал мистер Фрейер, – они кажутся достаточно миролюбивыми. Кроме того, здесь можно хорошо запастись провизией. Не задержаться ли нам ненадолго?
Капитан подумал, однако о чем именно, сказать по его лицу было невозможно.
– На эту ночь, да, останемся, – решил он. – Людям необходимо поспать. И наполнить желудки. Однако организуйте дежурство, хорошо, мистер Фрейер? Три человека должны бодрствовать постоянно. Этот остров может оказаться отнюдь не таким, каким выглядит.
Так мы получили первую после расставания с «Баунти» ночь доброго сна и утром встали отдохнувшими, бодрыми, готовыми к новым приключениям. Капитан обитателям острова, похоже, не доверял, я даже пожалел его за это, потому как мне они показались людьми щедрыми, всем довольными и злоумышлять против нас не собиравшимися. С такими вот веселыми, радужными чувствами я вытянулся на песке, закрыл глаза и погрузился в желанный сон.
День 5: 2 мая
Проснувшись наутро, я обнаружил прямо перед собой чье-то лицо и дернулся, помянул недобрым словом Спасителя, кое-как встал и отступил к зарослям. Малый, который меня разглядывал, был, полагаю, одних со мной лет, возможно, немного старше. Хотя назвать возраст некоторых дикарей трудно: глядя на их топорные физио номии, можно сказать лишь одно – не моложе пятнадцати, не старше сорока.
– Ну, чего уставился? – поинтересовался я, стараясь, чтобы голос мой не дрожал и слова не застревали в горле. – Уж и поспать человек не может без того, чтобы на него не пялились.
Малый хрипло рассмеялся, помахал пальцем перед моим носом, а затем повернулся, и я увидел зад, покрытый черными, как у женатых мужчин Отэити, татуировками; впрочем, и они судить о возрасте не позволяли, потому что туземцы падки до этого дела, что твои кролики или французы, и пускаются во все тяжкие, как только у них волос в нижнем этаже пробьется.
– Мое имя Тернстайл, – сказал я, пытаясь завести разговор. – Джон Джейкоб Тернстайл. Рад знакомству с вами, а как же.
И я – будь что будет! – протянул ему руку, однако он, походило на то, счел этот жест враждебным, поскольку смеяться враз перестал, набычился и мгновенно скрылся в зарослях. Но не более чем через минуту вернулся – я только-только начал расхаживать по песку, расстроенный нашим взаимонепониманием, – и на сей раз его сопровождали трое мужчин повыше, чем он, и в плечах пошире. Все они громко говорили что-то и сердито тыкали в меня пальцами. Некоторое время они пронзали меня взглядами столь неучтивыми, что я мог бы и в драку полезть, но затем просто повернулись ко мне спинами, как незадолго до того первый из них, и исчезли среди деревьев, оставив меня в окончательном расстройстве.
Если прошлым вечером нас посетило около тридцати туземцев, то в этот день явилось больше – раза, может быть, в полтора, – да еще из-за мыса выплыли три вместительных каноэ с двумя гребцами в каждом и сидевшими между ними в горделивом молчании мужчинами. С капитаном они вели себя дружественно, позволили ему очистить некоторое количество бананов и кокосов и перенести их мякоть в нашу корзину, однако все мы чувствовали витавшее в воздухе напряжение.
Между тем судовой плотник мистер Перселл занимался вместе с несколькими помощниками починкой кое-каких деревянных частей баркаса, который до той поры выдерживал наш вес, но для долгого пути был недостаточно прочен. Капитан спросил у мистера Перселла, сколько времени займет работа.
– Завтра к вечеру все будет готово, – ответил тот, как раз закончивший варить на костре смолу из древесных соков, чтобы промазать днище. – После этого уходим?
– Думаю, да, – сказал капитан, окидывая взглядом туземцев. – Сдается мне, надолго здешнего гостеприимства не хватит.
Я чувствовал, что наша неспособность общаться с ними усугубляет злополучность сложившегося положения. И мы, и дикари говорили не умолкая, так, словно от этого зависели сами наши жизни, но поскольку ни одна из сторон не понимала другую, происходящее смахивало на страшноватую комедию.
С приближением вечера разыгралась еще одна сцена. Молодой туземец – уже успевший некоторое время назад обойти всех нас, останавливаясь перед каждым, тыча пальцем в свое сердце и произнося слово «Ифор», бывшее, решили мы, его именем, – приплыл в каноэ с двумя другими. Вся троица улыбалась и смеялась – так, точно мы занимались чем-то невероятно забавным, – а затем Ифор подошел к нашему многострадальному баркасу и что было сил потянул его к берегу.
– Остановись! – закричал мистер Фрейер и направился к Ифору, а за ним последовали капитан, мистер Эльфинстоун и несколько моряков похрабрее. – Не трогай баркас!
Ифор произнес длинную и невнятную речь, объяснявшую, надо полагать, по какой причине ему следует разрешить вытянуть баркас на берег, а тем временем его окружили соплеменники, человек десять. Впрочем, они не помогали ему, но лишь смотрели, ухмыляясь и хохоча как безумные.
– Юный Ифор, – сказал капитан и тоже рассмеялся, словно в доказательство своего дружелюбия, – должен попросить тебя оставить наше судно в покое. Оно принадлежит нам, продавать его мы не хотим.
Ифор улыбнулся, пожал плечами и снова потянул баркас к берегу, однако тот был слишком тяжел, чтобы справиться с ним в одиночку, поэтому он посмотрел на своих наблюдавших за ним товарищей и крикнул что-то. Капитан, понимая, что если его не остановить, то путешествие наше может здесь и закончиться, взялся за рукоять своей абордажной сабли, милостиво выданной ему бунтовщиками, и чуть выдвинул ее из ножен. Клинок блеснул под солнцем, капитан слегка повернул саблю, и отраженный свет ослепил Ифора. Он мигом снял руки с баркаса, отступил на шаг, лицо его вытянулось, можно было подумать, что мы сию минуту ужасно обидели его и он того и гляди расплачется.
– Мистер Фрейер, будьте добры, возьмите шесть человек, сядьте в баркас и отведите его от берега, – негромко сказал мистер Блай, и штурман ответил: «Есть, капитан», и не прошло и минуты, как баркас вновь оказался в руках тех, кому принадлежал.
Капитан приблизился к дикарям, коротко поклонился и опять повернулся к ним спиной. На этот раз толпа начала рассасываться, и вскоре на берегу остались лишь моряки «Баунти».
– Так вы говорите – завтра, мистер Перселл? – спросил капитан у плотника, который сидел на банке немного отошедшего в море баркаса.
– Да, сэр, – крикнул тот. – Думаете, лучше уйти пораньше?
– Думаю, чем раньше, тем лучше, – мрачно ответил капитан.
День 6: 3 мая
Впоследний раз я был вот так же перепуган тем утром, когда грязные руки вытащили меня из койки и поволокли ко двору короля Нептуна. Утро шестого дня нашего плавания вдали от «Баунти» я провел в уверенности, что если к вечеру сердце мое еще сохранит способность биться, меня смело можно будет назвать удачливым малым – и даже очень удачливым.
Сомнений в том, что нам пора покинуть этот остров Дружбы, не было ни у кого. Утром капитан и офицеры посовещались с мистером Перселлом и сошлись на том, что баркас к дальнейшему плаванию готов. Мы загрузили его провизией в количествах, которые представлялись нам безопасными с учетом собственного нашего веса (кстати сказать, вес этот что ни день убывал).
– Никто не садится в баркас, пока я не подам сигнал, – приказал капитан. – А когда я скажу, что пора отплывать, каждый должен направиться к нему неторопливо, прихватив все свои пожитки. Никто не должен выглядеть испуганным или агрессивным. Мы будем вести себя так, точно все в полном порядке.
Говорить-то легко. То, что я увидел и услышал, едва отвернувшись от капитана, убедило меня: ни о каком порядке и речи идти не может. Мне показалось, что в это утро на берег стеклись все дикари до единого. Их было никак не меньше сотни, по шестеро на одного из нас, они наблюдали за каждым нашим движением со словно приклеенными к их рожам веселыми, будь они прокляты, улыбками. Это и само по себе действовало на нервы, но мало того, все туземцы – мужчины, женщины и дети – держали в каждой руке по большой, с голову человека, каменюге. Дай такой кому-нибудь по башке – и в результате можешь не сомневаться. Каждый туземец медленно и мерно ударял камнем о камень, и эта какофония, громкая и гулкая, говорила, что нас ожидают серьезные неприятности. Чем громче становился шум, тем сильнее меня пронимала дрожь.
