Сзади послышался далекий гудок паровоза.
— Поезд идет! — радостно закричал Вячеслав, но тут же испуганно добавил: — Не возьмет он нас, не увидит.
Роман прислушался. Где-то действительно гудел паровоз. Скоро в серой мгле появились два синих глаза. Шел поезд.
«Не остановится. Надо задержать», — подумал Роман.
— Сойди-ка с рельс, парень.
Вячеслав отошел, по колено провалился в снег. Роман остался на шпалах. Он выдернул из кармана «кряку» — электрический фонарик с динамкой.
Поезд приближался. Роман размахивал фонарем. В голову пришла нелепая мысль — машинист может быть пьян и тогда не заметит его. Но уйти с пути он не мог. Это была последняя надежда. Им не дойти до Ленинграда, нет… Зачем он послушался механика?
Поезд уже громыхал совсем близко, и тогда Роман услышал пронзительный крик Вячеслава:
— Стой! Стой!
Паровоз угрожающе загудел, но Роман не двинулся с места. Куда ему прыгнуть, когда не хватит воли стоять так? Паровоз еще раз дал гудок, теперь уже совсем близко, и начал замедлять ход. Он остановился в нескольких метрах от Романа. Выскочил чумазый машинист. Подбежав к Роману, он начал неистово ругаться, замахиваясь на него гаечным ключом.
— Ты что, спятил? Поезд остановил! Да я тебя в трибунал отдам. Дать тебе по башке, тогда будешь знать…
Роман молчал. Только что пережитое все еще держало его.
— Ну чего молчишь? — закричал машинист.
— Погоди, браток, не ругайся, — наконец сказал Роман. — Ты уж прости. Попали в такое положение. Никак выбраться не можем. Подвези до Ленинграда. Будь друг. Не дойдем мы пешком.
Машинист, совсем молодой парень, напуская на себя солидность, посмотрев на Романа, строго сказал:
— Много вас тут таких, если каждый будет поезд останавливать… Ладно, садитесь быстрее в первый вагон.
Роман и мальчик, подпрыгивая на шпалах, вскочили на подножку первого вагона. Машинист влез в вагон за ними.
— Эй, Карасев! — крикнул он кому-то в темноту. — Пойди сюда!
Подошел пожилой красноармеец.
— Вот этих граждан сдашь в Ленинграде в комендатуру. Для проверки. Понял? Поезд остановили.
— Понял. Сдам.
Машинист соскочил на снег. Через минуту паровоз загудел. Поезд тронулся.
— Зачем вы поезд остановили? — спросил красноармеец.
Роман объяснил.
— Ладно, идите в тот конец. Сидите там. Выходить не разрешаю.
— Уф! — облегченно вздохнул Роман, когда они уселись на желтую облезлую скамейку. — Повезло нам. А то бы шли мы с тобой три дня.
В вагоне было темно. Только в переднем купе, попыхивая махорочными самокрутками, сидели красноармейцы. Они вполголоса о чем-то говорили. Роман прислушался.
— …на фронте, сообщают, тихо. Немец измором решил взять. Ну, думаю, наши что-нибудь придумают. Не дадут ему Ленинград. Хотели зимой войти, теперь на весну перенесли…
Глаза слипались. Роман, укачиваемый тряским вагоном, быстро заснул. В Ленинград они приехали утром. В комендатуре их держали недолго. На вокзале попрощался с Вячеславом.
— Расскажи отцу, что съездили неудачно, почему задержались. И потом…
Он вытащил из своего рюкзака брюкву, открыл складной нож. Вячеслав неподвижно смотрел на блестящее лезвие. Роман вздохнул, отложил нож в сторону, протянул ему брюкву.
— На вот, передай ему от меня. Пусть поправляется. Прощай.
— Спасибо, — чуть слышно сказал Вячеслав. — Самим-то ведь тоже надо?
А глаза его говорили другое: «Только не передумай, только оставь мне эту брюкву, ее не стоит делить. Ведь она маленькая».
— Бери, раз дают. Знаешь пословицу: бьют — беги, дают — бери. Вот и бери. Прощай.
Роман пожал руку мальчику и побрел на Мойку.
В комнате было пусто и, как всегда, нетоплено. На столе лежала записка.
«Ваша жена заболела. У нее тиф. Нина — медсестра».
Роман тяжело опустился на стул. Он сидел так, не двигаясь, ни о чем не думая. Тяжелая усталость навалилась на него.
Валя болела больше месяца. Когда наконец Роман увидел жену дома, она была еще очень слаба. Худая, с повязанной платком остриженной головой.
Валя подошла к зеркалу, поправила платок, глаза ее сделались печальными.
— Страшная я, да?
— Не думай об этом, Валюша. Ты для меня всегда самая красивая.
Солнце начинало пригревать. С крыш со звоном падали сосульки, капала вода от растаявшего снега. Под водосточными трубами образовались лужицы, от них ползли веселые ручейки, упорно пробираясь к спускам канализации. Начиналась весна.
10
На Морском канале образовались черные извилистые трещины. Стало опасно переходить с острова на городскую сторону. Лед пожелтел, сделался грязным и пористым. Подул холодный восточный ветер. Он завывал несколько суток. По ночам было слышно, как ломается лед. У бортов он шуршал, торошился, двигался. Утром Роман вышел на палубу и обрадовался. От Невы плыли отдельные льдины. Их выносило в залив. Канал очистился.
— Можно в плавание, — сказал стармех, когда команда, как обычно, собралась в кают-компании. Их по-прежнему было шестеро. Седьмого, вместо умершего Якименко, так и не прислали. Команде стали выдавать дополнительный паек. Зиму пережили.
— Никуда мы не пойдем. Зря старались, — сказал боцман, скручивая козью ножку.
— А ты откуда знаешь? Тоже мне пророк, — наскочил на него Засекин. — Судно готово.
О плаваньи теперь говорить не любили. Все понимали, что «Айвар» никуда не пойдет. В Финском заливе все еще хозяйничали немцы. В порт не подвезли ни крошки угля. Какое уж тут плавание!
В начале апреля Романа и стармеха вызвали в пароходство. В кабинете у начальника сидел усатый, очень худой флотский командир и что-то горячо доказывал, прикладывая руку к сердцу. Когда капитан с механиком вошли, он замолчал.
— Хотим послать вас в рейс, — не дожидаясь, пока они сядут, сказал начальник. Он выжидающе посмотрел на Романа.
— Я вас слушаю, — сказал Роман.
— Надо перевезти грузы из порта на военные корабли и тут еще недалеко, в пределах города. Вы сможете?
— Сможем. А уголь?
— В этом все дело. Угля для ваших рейсов нет.
— Тогда как же?
— Мы хотели предложить топить котлы дровами…
Механик протестующе поднял руку.
— У нас топки приспособлены для угля. Да в наших котлах дрова будут гореть как порох. Поднимешь пар, дашь ход, и он сядет. Что тогда?
— Значит, нельзя? — вмешался в разговор военный.
Механик сердито сказал:
— Все можно. Только…
— Что?
— Где дрова?
— Это уж второй вопрос, — усмехнулся начальник. — Важно, что можно. А дрова… Дрова… Я дам разрешение на разборку поврежденного снарядами склада. У вас на острове. Правда, там дерева не хватит, нужного количества не наберете, ну, древесину на Неве ловить можно. Ее сейчас плывет много.
Роман спросил:
— О каком складе вы говорите? Тот, что напротив причала?
— Да, о том.
— Прекрасно. Это рядом с судном. Кто будет ломать?
— Вам самим придется. Знаете ведь, рабочих в порту нет.
— Нас всего шесть человек…
— Ничего, Роман Николаевич, — вдруг сказал механик, — как-нибудь. Уж если мы с вами зимой сумели кое-что сделать, то и тут не опозоримся. Хоть наш «Айвар» пользу принесет, а там, смотришь, и уголь подвезут, будем в Ораниенбаум ходить…
— Дней за десять соберете дрова? — спросил военный. — Срочно надо.
— Думаю, что соберем.
— Тогда начинайте, — сказал начальник, поднимаясь. — Вот вам распоряжение охране, чтобы не чинила препятствий к разборке склада. Когда будете готовы — сообщите.
Возвращались на судно оживленные, озабоченные, полные планов. Стармех, размахивая руками, говорил:
— Трудновато, конечно. Кое-что с топками придется сделать. Маленько переоборудовать. Но дров надо будет уйму. Порох! Ну, ничего, ничего. Все сделаем.
Пришли на пароход и объявили:
— Идем в рейс.
Люди недоверчиво молчали. Роман рассказал о предложении начальника пароходства.
— Не набрать нам столько дров, — усмехнулся Засекин. — Ведь десятки кубометров надо.
— Наберем, раз надо, — безапелляционно заявил Рюха. — Склад рядом. Потом на Неву шлюпочку пошлем. Оттуда большие бревна плывут. Я вот сегодня для камелька одно поймал.
— Простое дело. На реке долго на дровах плавали, — сказал боцман. — Ничего удивительного.
Решено было на время подготовки к рейсу всю «верховную власть» передать стармеху. Роман превратился в послушную рабочую силу. Его время еще не настало. На следующий день Роман и Засекин, вооруженные баграми и хорошим крепким концом, выехали на шлюпке ловить дрова. Остальные разбирали склад, носили дрова на судно. Так распорядился стармех.
По Неве плыли обломки, бревна, почерневшие от воды доски, наверное остатки разбомбленных немцами эстакад и причалов. На шлюпке поднялись к мосту. Засекин зацепил багром бревно, Роман закрепил его концом к шлюпке. Вода в реке была ледяная, руки коченели.
