В своем первом докладе я, между прочим, упомянул о том, что ил, найденный на этих плавучих льдах, видимо, указывает на их сибирское происхождение. Сначала я не придал большого значения этому доказательству. При более тщательном исследовании проб ила, взятых мною во время Гренландской экспедиции [55], обнаружилось, что ил этот вряд ли может происходить из какого-либо другого места, кроме Сибири.
Доктор Тёрнебом в Стокгольме, изучавший минеральный состав этого ила, пришел к выводу, что в большей своей части он состоит из ила сибирских рек. В нем оказались частицы 20 различных минералов. «Большое количество различных минеральных составных частей, – говорит Тёрнебом, – по моему мнению, указывает на то, что этот ил происходит из обширной области суши, которую всего естественнее искать в Северной Сибири». Кроме того, ил этот более чем наполовину состоял из перегноя или болотной земли.
Но интереснее самого ила оказались найденные в нем диатомеи [56], исследованные профессором Клеве в Уппсале. О них он сообщил следующее:
«Диатомеи эти, несомненно, морского происхождения (т. е. живущие в соленой воде), за исключением немногих пресноводных форм, занесенных ветром с суши. Содержащаяся в этой пыли диатомовая флора совершенно своеобразна и весьма отлична от той, которую я находил ранее во многих тысячах исследованных мною проб, за исключением одной, с которой она выказывает полное сходство. Эта последняя проба доставлена Киельманом, который собрал ее во время плавания «Беги» [57] на льдине у мыса Ванкарем вблизи Берингова пролива».
Виды и разновидности в обоих образцах совершенно одни и те же. Клеве удалось определить 16 видов диатомей; все они содержатся и в иле с мыса Ванкарем, и 12 из них известны только оттуда и не встречаются нигде более. Такое удивительное сходство в пробах из столь удаленных друг от друга местностей не могло не обратить на себя внимания. Клеве, несомненно, прав, говоря: «Весьма замечательно, что флоры диатомей, найденные на льдинах вблизи Берингова пролива и у восточного берега Гренландии, столь полно совпадают между собой, отличаясь в то же время от всех прочих; это указывает на существование связи между морями, находящимися к востоку от Гренландии и к северу от Азии».
«Благодаря этому сообщению между морями, – продолжал я в своем докладе, – массы плавучего льда ежегодно переносятся через неизвестное Полярное море. Тем же путем может следовать и наша экспедиция».
Когда я изложил этот план для всеобщего сведения, он встретил, конечно, у многих сочувствие, особенно в Норвегии. Энергичную поддержку оказал ему профессор Мон, который своим объяснением переноса остатков «Жаннетты» дал ему и первый толчок. Но, как и следовало ожидать, возражений было еще больше, особенно за пределами Норвегии. Многие полярные путешественники и лица, считавшиеся арктическими авторитетами, более или менее открыто заявили, что план этот – чистое безумие.
В ноябре 1892 года, за год до нашего отъезда, я доложил свой план на заседании Лондонского географического общества в присутствии наиболее видных английских полярных путешественников. После доклада открылись прения [58], которые ясно показали, в каком сильном противоречии стоял я с общепризнанными взглядами на природные условия внутри Полярного моря, на плавание во льдах и на способы осуществления экспедиции к Северному полюсу. Выдающийся полярный исследователь адмирал Леопольд Мак-Клинток открыл прения следующим замечанием: «Я считаю себя вправе сказать, что это самый дерзновенный план из всех когда-либо доложенных Королевскому географическому обществу».
Он согласился с тем, что факты говорят о правильности моей теории, но выразил большое сомнение в том, что проект этот может быть приведен в исполнение. Особенно велика, по его мнению, опасность быть раздавленными льдом. Конечно, можно построить судно, достаточно крепкое для того, чтобы оно сопротивлялось давлению льда летом.
Но поскольку мы будем подвергаться сжатиям и в зимние месяцы, когда «лед более похож на скалы, крепко сплотившиеся по бокам судна», то, по мнению Мак-Клинтока, «возможность того, чтобы судно выскользнуло поверх льда, очень сомнительна». Подобно большинству других оппонентов, он принимал за несомненное, что раз корабль отдастся во власть неумолимых полярных льдов, всякая надежда дождаться его возвращения должна быть оставлена.
Адмирал закончил свою речь словами:
«Я желаю доктору Нансену скорого и полного успеха. Но когда он вернется, его многочисленные друзья в Англии почувствуют большое облегчение, в особенности те из них, кто хоть немного знаком с опасностями, всегда сопутствующими плаваниям во льдах, даже в странах, лежащих не так высоко на севере».
Адмирал Джордж Нэрс сказал:
«Известно, что для успеха плавания в ледовой области абсолютно необходимо держаться вблизи какого-нибудь берега. Чем дальше мы удаляемся от цивилизованного мира, тем более желательно иметь за собой разумный, свободный и безопасный путь для отступления.
В полном несогласии с этой аксиомой выступает руководящая идея Нансена – ввести свое судно добровольно в массу льдов, – судно, на котором должна быть сосредоточена вся надежда экспедиции, если плавание имеет в виду сколько-нибудь счастливый исход. Таким образом, руководитель экспедиции, вместо того чтобы управлять движением судна, обрекает себя на беспомощное перемещение по произволу естественного движения льда, в котором судно будет заключено.
Если даже признать, что течения действительно таковы, как думает Нансен, то все-таки время, потребное для дрейфа вместе со льдами через полярную область, исчисляется многими годами. В продолжение этого времени лед вокруг судна, конечно, никогда не будет находиться в покое. Если даже и встретятся на пути неизвестные острова, само судно никогда не будет свободно от опасности быть раздавленным льдом.
Нам говорят, что для предохранения от этого судно должно иметь необыкновенную крепость и такую форму, которая бы позволила ему легко подниматься в случае давления льда на его борта. Мысль эта во всяком случае не новая. Но раз судно вмерзло в полярный лед, форма его не имеет никакого значения. Оно неподвижно заключено в окружающую ледяную глыбу и составляет нераздельную ее часть. Фактически формой судна станет тогда форма той льдины, в которую оно вмерзло.
Это – факт первейшей важности, так как не существует никаких указаний на то, чтобы судно, замерзшее в полярных льдах, не смерзалось бы с ними, а также, чтобы оно могло, хотя бы летом, подыматься вверх под влиянием сжатия, как независимое от окружающего льда тело».
Что касается предполагаемого дрейфа полярного льда, то Нэрс заявил, что он не согласен со мной в основном пункте. Он настаивал на том, что дрейф существенно определяется преобладающими ветрами, и сказал:
«Относительно вероятного направления дрейфа «Фрама» можно ожидать, что, выйдя поблизости от устья Лены, он встретит главные массы плавучего льда не далее чем под 76°30' с. ш. Я сомневаюсь, чтобы он прошел севернее, не будучи затерт льдами. Но если даже допустить исключительную удачу и то, что судно пройдет миль на 60 дальше, все-таки оно будет находиться тогда только на широте мыса Челюскина, в 730 милях от полюса и приблизительно в 600 милях от предполагаемой мною границы морского течения, которое может принести его домой. (Здесь Нэрс говорил о Полярном течении, спускающемся вдоль восточного берега Гренландии.)
Внимательное изучение всех существующих данных позволяет думать, что ветер скорее понесет судно на восток, чем на запад. Так как на севере от судна будет лежать загроможденное льдами море, а к югу более открытая вода или молодой лед, то шансы на перенос судна в северном направлении, вначале во всяком случае, незначительны; и затем, право, я не знаю никаких естественных сил, которые могли бы отнести судно в сколько-нибудь мыслимое время значительно дальше от сибирского берега, чем была унесена «Жаннетта».
