Сегодня тюрки из ложбины где-то разжились вином, не меньше тридцати амфор. Видимо, с какой-то виллы хозяева не успели вывезти и спрятали, но не очень хорошо. Тюрки поделили найденное с учетом субординации, принялись пировать. К сумеркам по всему лагерю слышались веселые, задорные песни.
Мои люди залегли в лесу километрах в двух выше по склону. Нам хорошо видно, как веселятся тюрки, даже слышен звук их голосов, но что поют – не разобрать. Мы тоже поужинали, только скромнее, без вина. После полуночи, когда появился тонкий серпик молодой луны, я дал команду спускаться к ложбине. Шли цепочкой по одному. Впереди два гота, которые арендуют наделы на вилле неподалеку и хорошо знают окрестности. В начале ложбины остановились. Две группы по три человека пошли проверить караулы. Вернулись минут через пятнадцать, причем почти одновременно, и доложили об успешном выполнении задания. Я дал команду растянуться в линию по вершине склона, дальнего от города. Потом пошли вниз.
Сафрак провел несколько учений с личным составом на предмет убиения спящих, когда они лежат на спине, животе, левом боку, правом. Оказывается, для каждого положения есть своя специфика. Во время этих занятий я вспомнил, как бестолково мы резали спящих аланов, и застыдился. Теперь действовал спокойно и уверенно. Тормошу несильно, пока тюрок не вздрогнет, проснувшись, левой рукой зажимаю рот, а правой режу горло. Уже не становилось дурно от крови, не вызывали отвращение чужие слюни и сопли. Просто вытирал руки об одежду убитого и переходил к следующему. Да и темнота помогала. Ночью появляется впечатление, что это, как в кино, понарошку.
Справа от меня громко вскрикнул и захрипел тюрк. Я сразу присел. То же сделали и мои бойцы. Я не хотел терять людей, поэтому приказ был в такой ситуации сперва замереть. Если поднимется шум, в бой не вступать, сразу убегать вверх по склону, а затем в лес, откуда мы наблюдали за тюрками. Шум не поднялся, и через несколько минут слева и справа от меня задвигались херсонцы. И я возобновил «работу».
Мы спустились вниз, потом поднялись по противоположному склону. Здесь я остановился, а мои бойцы еще бродили какое-то время, выискивая неоприходованных тюрок. Вся операция заняла не больше часа. Затем прошлись и собрали трофеи, кто что нашел, а также сняли путы с двух десятков пасшихся неподалеку коней. Эти были, видимо, для курьерской службы, а остальные лошади осаждавших, несколько табунов, паслись дальше от города. Здесь им уже нечего было есть.
У леса подождали рассвет и пошли дальше, обходя отряды тюрок по дуге, к бывшей деревне тавров, где располагалась наша главная база. Пять человек я оставил на опушке леса, чтобы посмотреть на реакцию тюрок и предупредить меня, если пойдут по нашему следу. Впрочем, на камнях следов не остается. Хотя мои люди не спали всю ночь, настроение у всех было приподнятое. За одну ночь мы уничтожили не меньше, чем погибло за два штурма города.
Вечером пришел один из оставленной в лесу пятерки и рассказал, что тюрки решили, что мы приплывали на лодках. Занимать эту лощину больше никто не отважился.
Сутки мы отсыпались, а затем опять пошли на северо-восток от города, туда, где паслись лошади тюрок и их пособников. Каждый табун охраняла сотня. Службу несли безалаберно. Мы за ночь вырезали охрану двух табунов. Каждый мой солдат сел на коня и еще двух повел на поводу. Остальных лошадей мы разогнали.
Назад шли через специально выбранное мною и подготовленное моими людьми ущелье. Ясно было, что без погони на этот раз не обойдется. Три сотни коней обязательно навалят много следов, которые останутся даже на камнях. Мы проехали дальше ущелья, стреножили там коней, оставив пастись, а сами вернулись. Место было уж очень хорошим для засады.
Тюрки появились часов через пять. У большинства кони были не подкованы, скользили на камнях. Кочевники чувствовали себя в горах не очень уютно. Впереди скакал дозор, десятка два. За ними по два-три человека в ряд, как позволяла местность, ехали еще сотен семь-восемь тюрок и утигуров. Дозор уже выехал из ущелья, когда хвост колонны втянулся в нее.
Позади тюрок с обоих склонов упало по два дерева, заранее подпиленных. Они почти полностью перекрыли выход из ущелья. С обоих склонов во врагов полетели стрелы, болты и камни. Первыми выстрелами смели дозор. Их испуганные кони поскакали в ту сторону, где паслись угнанные нами. Зато остальным животным пришлось туго. Коней убивали вместе с наездниками. Особенно у поваленных деревьев, перекрывающих выезд. Там скопилась большая группа врагов, пытавшихся выскочить из засады. Чем больше мы их убивали, тем труднее им было спастись. Кони отказывались скакать по своим раненым собратьям, которые бились на телах мертвых, пытаясь встать. Из засады вырвалась только пара коней без седоков.
Херсонцы спустились в ущелье и начали добивать раненых и собирать трофеи. Голые трупы привязывали за одну ногу к лошадиному седлу и по несколько тащили наверх, чтобы сбросить в соседнее ущелье, не такое глубокое. Туда же оттащили и трупы лошадей. Сваленные деревья убрали с тропы, положив их так, чтобы в следующий раз помешали убегать из засады.
Несколько легкораненых врагов привели ко мне. Я отобрал одного тюрка и одного утигура, которые казались послабее духом. Остальные полетели в соседнее ущелье с перерезанными глотками. У нас нет возможности содержать пленных для дальнейшей продажи в рабство: ни вместительного крепкого помещения, ни людей для их охраны. А вот на двоих зиндан найдется.
Мы прождали в засаде два дня, но больше никто не пришел. Значит, для тюрок почти восемь сотен человек пропали без вести. И это не сброд, который склонен к дезертирству по определению и исчезновение которого никого не побеспокоит.
Вернувшись на базу, допросил пленных. Утигур был маленького роста, отчего выглядел моложе. Сначала я подумал, что ему едва за двадцать, но затем по морщинкам догадался, что не меньше тридцати. Одет бедненько, штаны и халат старые. Иди мне так казалось, потому что очень грязные. Узкое лицо с бегающими глазами. Уверен, что утигур всю жизнь был в холуях. Понадеялся, видать, приподняться в походе – и на тебе, в плену!
– Сколько утигуров пришло сюда? – спросил его.
– Много, – ответил пленный.
Наверное, считать не умеет, поэтому «много» – это следующая цифра после «пять» или «десять».
– Воины из каких утигурских родов пришли сюда? – облегчил ему задачу.
Он перечислил четырнадцать имен ханов, указывая, кто с этого берега Керченского пролива, а кто с противоположного. Видимо, сам он с Таманского полуострова, потому что имена крымских ханов произносил с меньшим уважением. Последние больше зависят от тюрок, следовательно, и прогибаться вынуждены ниже. Значит, утигуров пришло тысячи две-три, из них только треть «крымские».
