— А у нас есть выбор?
— Думаю, да. Я предлагаю всё-таки взять с собой "Севастополь"…
— Да Господь с вами! Ну вроде бы решили уже всё. "Севастополь" будет практически разоружён, почти без экипажа, с тринадцатью узлами, ну Николай Оттович, ну опять вы за своё! — командующий эскадрой начал не просто нервничать, злиться начал
— Дослушайте, Роберт Николаевич, — терпеливо попросил Эссен. — Я же не предлагаю брать его в прорыв, я предлагаю утопить его по-настоящему. На глазах японцев. Вывести в море со всеми и рвануть настоящую мину под самым бортом. Да ещё и кингстоны[3] открыть, если и после этого тонуть не захочет. Вот тогда вряд ли у японцев будут сомнения в натуральности наших подрывов.
Взгляд, которым Вирен смотрел на своего строптивого подчинённого, можно было смело назвать обалдевшим.
— Вот уж не ожидал… Но подождите, японцы через шпионов наверняка будут знать, что "Севастополь" разоружается и, если утонет именно он, то это может быть только ещё более подозрительно
— А утонет "Полтава", — хитро прищурился Эссен. — Чем отличаются силуэты этих двух броненосцев? У "Севастополя" трубы ниже вентиляционной мачты, а у "Полтавы" – вровень. Так можно заранее на вентиляторную мачту "Полтавы" и трубы "Севастополя" заготовить имитационные "навершия" и установить их прямо после выхода на внешний рейд.
Эскадренный броненосец "Севастополь"
Эскадренный броненосец "Полтава"
14.09.1904. Борт "Ретвизана".
Из воспоминаний адмирала Вирена
Если бы в адмиральском салоне эскадренного броненосца "Ретвизан" находился посторонний наблюдатель, он бы увидел, как заиграли желваки на скулах, и сжались кулаки изучавшего какие-то бумаги Вирена, но, поскольку здесь и сейчас присутствие посторонних лиц было абсолютно невозможным, то все бушевавшие во мне эмоции для внешнего мира вылились в громко поданную натренированным голосом команду:
— Лейтенанта Развозова ко мне!
На самом деле мне просто не хватало слов, чтобы выразить все свои чувства. Хорошо, что Устав чётко регламентирует, какими именно словами нужно вызывать подчиненных, иначе, чувствую, я наговорил бы вестовому такого… Все дело в том, что сегодня в обед минеры, наконец, принесли мне отчет об испытаниях и планы минирования кораблей. Все документы были красиво и правильно оформлены, но именно из них стало понятно, насколько авантюрной затеей считают многие готовящийся прорыв – все бумаги были подписаны только неким мичманом (!), как будто на всей эскадре не нашлось более важного минного начальника!
"Впрочем, — подумал я, — не стоит начинать разговор с подчиненным последними словами, которые все равно ничего не решат. Эти уклонисты от ответственности никуда не денутся, если получат прямой приказ! И я уж позабочусь, чтобы они его выполнили до последней запятой!" — от этой мысли на душе стало спокойнее. Снова пролистав бумаги и удивившись еще раз, до какой степени безынициативности могут дойти отдельные горе-начальники, я решил не тратить драгоценного времени на разбирательства и, поставив рядом с мичманской свою контр-адмиральскую подпись, отправил чертежи в работу на завод.
Старший минный офицер "Ретвизана" прибыл через несколько минут и, не понаслышке зная пунктик своего адмирала насчет соблюдения дисциплины, доложился по-военному четко:
— Ваше превосходительство, лейтенант Развозов по вашему приказанию прибыл!
— Вольно! — я заметил старание лейтенанта, и устраивать совсем уж вселенский разнос мне окончательно расхотелось. Впрочем, сначала все равно надо было кое-что уточнить. — Проходите, Александр Владимирович, присаживайтесь. Как прошли испытания нашего сюрприза?
— Но ведь я подал Вашему превосходительству отчёт об испытаниях! — лейтенант, судя по всему, отнюдь не чувствовал себя в своей тарелке на ковре у высокого начальства. Придётся ему слегка помочь…
— Да уж, совсем сухарём вы меня считаете, — я даже чуть усмехнулся, — заслужил, наверное. Но все-таки хотелось бы услышать и живые подробности. Вы же понимаете, как важно быть уверенными в том, что этот трюк нам удастся! Что японцы поверят, а наши корабли не пострадают.
— Ваше превосходительство, взрыв выглядел очень натурально, к отчёту приложены фотографии сделанные с "Гайдамака", на "Забияке" никаких повреждений, даже слезать обшивка не начала. Хотя встряхнуло здорово, конечно. Но раз наш старичок выдержал, то новым кораблям опасаться, я думаю, нечего.
— Ну что ж, прекрасно! — теперь, успокоившись насчет достоверности результатов проведенных испытаний, нужно было разобраться с самими "испытателями". — Сколько офицеров участвовало в разработке и испытаниях?
— Семь. Четыре минера и три инженера.
— А скажите мне, любезный Александр Владимирович, — произнес я все тем же доброжелательным голосом, и, резко сменив тон на самый желчный, спросил. — Почему в таком случае отчёт подписан только мичманом Соймоновым и инженером Заборовским?
— Ваше превосходительство, — Развозов замялся, — именно эти офицеры сделали больше всех остальных при расчётах, конструировании и испытаниях…
— То есть, вы хотите сказать, что работали под руководством мичмана? И вы, и старший минный офицер "Пересвета", да? А мне вот кажется по-другому! Вы попытались снять с себя ответственность в случае неудачи! Вы переложили её на плечи самого младшего из вас! Ну, поправьте меня, если я ошибаюсь! Я буду рад принести вам извинения, если услышу правдоподобное объяснение этой истории. Прошу!
Развозов смущённо молчал.
— Я жду, лейтенант! Вы можете дать какое-то ещё правдоподобное объяснение?
— Нет, ваше превосходительство, — затравленно ответил Развозов.
— Ну хоть это хорошо. Что вилять не пытаетесь, Александр Владимирович. У меня нет никаких сомнений в вашем личном мужестве. Я прекрасно понимаю, что вы не побоитесь пойти на смерть по приказу и даже без него. Но вот почему выговора от начальства вы (да и почти все офицеры) боитесь больше, чем смерти? Я поведу эскадру на неслыханную авантюру. И если что пойдёт не так, то отвечать буду я. Как командующий ею. Поэтому и власти у меня неизмеримо больше, чем у вас. Но и у вас значительно больше этой самой власти по сравнению с вашими подчинёнными. И за свои ошибки в руководстве должны отвечать именно вы. А поэтому стараться ошибок не делать! — Посмотрев на совершенно раздавленного Развозова, живо напоминавшего сейчас какого-нибудь вождя американских краснокожих, я решил снова вернуться к делу. — Ладно. Так я могу твердо рассчитывать на то, что наши лжемины сработают как надо?
