Великий князь обнял Адама Чарторыйского. Они поцеловались.
— Вы уезжаете, счастливчик. А нам остаются вахт–парады и маневры. И сейчас мне на парад. Бог знает, как он пройдет. И я ничего не могу сделать для вас.
— Не печальтесь. Берегите себя. — Адам Чарторыйский знал, что великий князь смертельно боялся отца и не смел ему прекословить. Нелегко было наследнику жить и служить. Он поминутно думал только об одном: как бы лучшим образом удовлетворить требования своего строгого родителя. А император, заметив слабость своего сына, относился к нему грубо, без всякого уважения.
На следующий день во дворце распространилась невероятная новость. Генерал–прокурор князь Лопухин, осыпанный со всех сторон императорскими милостями, уходит в отставку.
— Значит, малиновый цвет линяет?! — недоумевали придворные.
— Император нашел себе новую даму сердца.
— Нет, император по–прежнему боготворит Анну Петровну, — сообщали более осведомленные. — Только вчера она получила новый подарок, какой–то особенный бриллиант желтого цвета.
— Михайловский замок приказано окрасить в цвет ее перчаток.
— Но почему уходит ее отец?
— Разве у хорошей фаворитки не может быть отца, плохо угождающего императору?
Слухи подтвердились. Князь Лопухин ушел в отставку, на его место назначен А. А. Беклешев. Почему ушел князь Лопухин, осталось неясным. Многие были склонны считать, что дела князя пошатнулись после смерти его покровителя канцлера Безбородки.
Последним докладом графа Палена у императора были дела объединенной американской компании. После ухода князя Лопухина коммерц–коллегия поддержала проект, подготовленный госпожой Шелиховой и наследниками.
Павел Петрович прочитал вслух первый параграф правил: «Учреждаемой компании для промыслов на матерой земле Северо–Восточного моря, по праву открытия России принадлежащих, именоваться под высочайшим его императорского величества покровительством Российско–Американскою компаниею».
— Далеко, ох, далеко! — пробормотал он, взглянув на карту.
— Ваше величество, вы когда–то весьма благоволили к основателю сей компании купцу Григорию Шелихову… Вы тогда еще были наследником.
— Шелихов, купец Шелихов, напомните мне, генерал.
Генерал–губернатор Пален положил перед императором письма Григория Шелихова.
— Помню, теперь помню, — оживился император. — Я писал их еще в Гатчине. Да, да… Но ведь он умер?..
— Остались наследники, ваше величество.
Император вновь взял проект и быстро пробежал глазами по строчкам.
— Написано хорошо.
— Посмотрите еще один документ… Привилегии, высочайше пожалованные компании.
— Читал, согласен, — отозвался Павел и посмотрел на военного губернатора выпуклыми глазами. — Что еще?
— Вы знаете, ваше величество, что сказала ваша матушка по поводу русских прав в Америке? — спросил Пален.
— Что она сказала? — насторожился император.
— Она не поверила сибирскому купцу Шелихову. Ее величество изволили сказать: «Многое распространение в Тихом море не принесет твердых польз. Торговать дело иное, завладеть дело другое».
Император пожал плечами, усмехнулся:
— Вот видите, женский ум. Теперь всем ясно противное, даже простым мужикам. Дайте я подпишу бумаги.
И император вывел витиевато: «Быть посему».
— Ваше величество, подпишите еще одно письмо. Надо пресечь вредные замашки аглицких промышленников на придержащие Россией берега Северной Америки, — сказал губернатор.
Император согласился без единого слова.
Граф Пален собрал со стола подписанные бумаги и почтительно отступил к двери.
Император задумался. «Бедная Аннушка, — размышлял он, — я обманул тебя. Но это дело большое. Оно больше того, что может позволить мое сердце. Не печалься, Аннушка… Я подарю тебе вальс. Я разрешу танцевать его во дворце. Ты ведь так любишь вертеться под музыку».
Мысль разрешить танцевать вальс утешила императора. Он развеселился.
«Сегодня вечером она будет танцевать вальс», — окончательно решил он.
Бал во дворце начался ровно в семь. Через тридцать минут император в парадном мундире, с неразлучной палкой в руках пробирался среди танцующих, разыскивая Лопухину. Он увидел ее отдыхающей после танца. За стулом Анны Петровны стоял кавалергард Давыдов, щеголеватый и ловкий молодой офицер.
Император, испытывая приступ ревности, подошел к кавалергарду, но тот, увлекшись разговором с Лопухиной, не заметил государя.
Павел Петрович ударил Давыдова палкой по ноге. Но офицер, полагая, что с ним шутит кто–нибудь из друзей; а палки носили все офицеры, не обернулся, продолжая разговор с Лопухиной. Удар повторился, и тогда, обернувшись, Давыдов увидел разгневанное лицо императора.
— Как вы смеете, сударь, стоять спиной к великим княжнам!
Давыдов обернулся и, увидев, что великие княжны стоят не позади его, а впереди, и поняв истинную причину гнева, позволил себе улыбнуться. Эта улыбка решила его судьбу.
— В Сибирь! — закричал Павел Петрович. — Разжаловать в солдаты.
Давыдова тотчас увели.
Лопухина встала на колени перед императором.
— Ваше величество, умоляю, простите кавалергарда. Меня все возненавидят, если я стану приносить несчастье людям. Простите, ваше величество.
— Вернуть кавалергарда. Пусть возвращается во дворец в прежнем чине. Но приказываю ему весь вечер улыбаться… А вас, сударыня, приглашаю на танец. Пусть оркестр играет вальс. — Он поднял Лопухину и закружился с нею в танце.
На следующий день после бала военный губернатор Пален был очень удивлен полученными от императора приказами.
«Господин генерал от кавалерии граф фон дер Пален, — писал император, — отставленного от службы и от всех должностей бывшего мануфактур–коллегии президента Саблукова повелеваю вам выслать из Санкт–Петербурга. Пребываю вам благосклонным… Павел».
«Не могу понять, — думал Пален. — Саблукова император весьма уважал. Его сын, полковник–кавалергард, не раз был отмечен при дворе. Но что делать?»
Граф Пален тут же направил к Саблукову генерал–майора Лисаневича — объявить волю императора.
Александр Александрович Саблуков в это время лежал в постели. Лицо его было багрово, и он едва сознавал, что вокруг него происходит. В спальне находился его сын, вызванный по случаю болезни отца.
Генерал Лисаневич два раза окликнул больного.
Саблуков очнулся с трудом.
— Кто вы такой, что вам нужно?
— Я Лисаневич, обер–полицмейстер. Узнаете ли вы меня?
