— Ты, парень, прямо как в лихорадке. Ну, натерпелись вы! Сходи на камбуз, там плита топится.
— Кандей неужто встал?
— Ну!
Я уж хотел сходить, но тут к нам катер стал причаливать, с базы. Я от него принял концы.
— Вахтенный! — покричали мне с катера. — Позови-ка там Гракова.
Вот я уже и вахтенным заделался. Но звать не пришлось: Граков мне сам навстречу вышел из «голубятника» — побритый, китель на все пуговки, лицо только чуть помятое с перепоя. За ним вышли кеп, тоже в кителе, и штурмана Жора и третий. Старпом их провожал — в меховой своей безрукавке — до самого трапа.
И еще с ними боцман вышел — хмурый, с пятнышком зеленки на скуле, и чокнутый наш, Митрохин. Оба в пальто, в шапках. Эти-то зачем отчаливали, я так и не понял.
— Как с гостями-то? — старпом спрашивал у Гракова. — С шотландцами.
— Да уж не буди, пока спят. И своим дай выспаться. Вечером их сами на базу свезете. Только чтоб они как-нибудь отдельно, понял? Не нужно, знаешь ли, этого неорганизованного общения.
Третий помахал старпому с катера.
— Ты теперь-то хоть не шляпь, когда на буксире.
— Оправдывай доверие, — крикнул Жора.
Кеп ничего не сказал, только сплюнул в воду.
Катер отчалил. Меня Граков так и не заметил.
Старпом ко мне повернулся сияющий:
— Слышь, вожаковый? Может, все и обойдется. — Зашлепал к себе вприпрыжку.
Отчего же нет? — я подумал. Конечно, обойдется, дураков же мы до отчаянья любим. Такой же ты старпом, как я — заслуженный композитор. Политинформации толкать — это ты научился: чего нам империалисты готовят и их пособники, — а поставь тебя на мостик — то курс через берег проложишь, то назад отработаешь не глядя, то даже шлюпку не различишь, какую прежде вываливать. Еще, глядишь, — в кепы выйдешь. Не дай мне, конечно, Бог с таким кепом плавать. А другие, кто поспособнее, будут под тобою ходить — вон хотя бы Жора или даже третий. Не понять мне этого никогда.
И холодно мне было зверски. Не так, чтобы от воздуха, день-то намечался не морозный, а как-то внутри холодно. Я пошел на камбуз.
А кандей, оказывается, пирог затеял. Поставил тесто, в кастрюльке крем сбивал — из масла и сахара.
— Для гостей? — я спросил.
— Зачем? Для вас. Ну, и для гостей тоже. Для меня-то вы все одинаковые.
Постепенно бичи повылезали в салон. Потом пришли шотландцы. И мы этот пирог умяли вместе, на радость кандею, с чаем. Жаль только, выпить было нечего, а то б совсем стали родные. Кандей все печалился:
— Раньше б знать — наливку сотворил бы из конфитюра. И рецепт у меня есть, и конфитюр есть, а вот времени не было — для закваски.
Но мы и так пообщались. Каждый себе по шотландцу отхватил — и общались, не знаю уж на каком языке. Васька Буров — тот себя пальцем тыкал в грудь и говорил:
— Вот я — да? — Васька Буров. Такое у меня форнаме. А по должности так я на этом шипе главный бич, по-русски сказать: артельный. Теперь говори, ты кто? У тебя какое наме и форнаме? Джаб у тебя на шипе какой?
И между прочим, он-то больше всех и выяснил про этих шотландцев.
— Бичи, — говорит, — тут, считайте, одно семейство плавает. Кеп у них всеобщий папаша. Вот этот, долгий-то, которому Сеня-вожаковый конец бросал, так он — младший потрох. Вон те два рыжанчика — Арчи и Фил — старшенький и средний. А те — зятья, у кепа еще две дочки имеются. Один у них только чужой — «маркони», они ему деньгами платят, а себе улов берут. А судно у них — не свое, владельцу еще пятьдесят процентов улова отдают как штык.
— Что ж они ему теперь-то отдадут? — спросил Шурка. Очень ему жалко было семейство.
— А ни шиша. Все ж застраховано. Они еще за свою «Пегушку» компенсацию получат. — «Пегушкой» он "Герл Пегги" называл. — И с фирмы еще штраф возьмут, которая им двигатель поставила дефектный.
Нам как-то легче стало, что не совсем они пропащие, наши шотландцы.
— А нам бичи, знаете, сколько бы премии отвалили, если бы мы ихний пароход спасли? Пять тыщ фунтов, не меньше.
— Ладно, — сказал Серега. — Нашел, о чем спрашивать.
— А я разве спрашиваю? Сами говорят. Старпом все терся около нас, прямо как тигр на мягких лапах, чуть себе ухо не вывихивал, — да мы вроде политики не касались, все больше по экономическим вопросам.
— А вот вы мне чего скажите, бичи, — Васька Буров говорит. — Как же это получается: за пароход или там за имущество какое — дак деньги платят, а за людей — ни шиша?!
— А ты б чего — взял бы? — спросил кандей.
— Я-то? Нипочем. Я бы и за пароход не взял. А за людей — это уж грех просто. Но ведь другой-то — он бы, может, и взял. Ему не посули заранее — он и пальцем не пошевелит выручить кого.
— Что ж он, хуже тебя? — опять кандей спросил.
— Хуже не хуже, а должно что-то и за людей полагаться. Неуж душа живая дешевле имущества?
— Полагается, да не нам, — сказал Серега. — Просто ихний министр нашему задолжал. А сколько — это ты никогда не узнаешь.
Шурка сказал:
— Ни хрена не полагается. Одно моральное удовлетворение. Это вроде как субботник.
— Дак на него и ходят-то так, знаешь… пошуметь да посачковать. Опять же — зовут, попробуй не выйди. Не-ет, — Васька Буров все не соглашался. Материальный стимул — он большой рычаг. Верно ж, старпом?
Старпом насчет этого рычага не нашел чего возразить.
— Вот я и говорю — чего-то ж все-таки стоит человек. Должен стоить!
— А ничо он не стоит, — сказал Серега мрачно. — За тебя кто-нибудь поллитру даст? И усохни.
— Башка! Ни об чем с тобой по-серьезному нельзя…
— Ну, так ведь… — Шурка поразмыслил. — Смотря же — какой человек.
— А! Так, стало быть, цена-то ему все-таки есть! Только вот — какая?
Салага Алик прислушивался, голову склонив набок, улыбался, потом сказал, зарумянясь:
— Наверное, надо так считать — во что человека другие ценят… Я так думаю.
Васька подумал и не согласился.
— Вот этот жмот — слыхал? — за меня б и поллитры не дал, а пацанок моих спроси — им за папку любимого и десять мильонов мало будет.
— Ты ж им не просто человек, — сказал Шурка, — ты ж им родитель. Да об чем спор? Кто сколько получает — столько он и стоит.
— Э! — Васька сказал. — Ежели так, то старпом у нас четырех салаг перетянет.
Поглядели мы на старпома нашего, потом — на салагу Алика. Нет, решили молча, так тоже нельзя считать. Салагу мы как-то больше теперь ценили.
— И опять же, — Васька добавил, — вот нам за сегодняшний день одна гарантийка идет: рыбы стране ж не даем, бичуем, а позавчера еще — давали. Что же мы, позавчера и стоили больше? Так это же, если разобраться, рыбе цена, не человеку.
