— Вот что, штурман, — сказал Ларионов и, подойдя вплотную, снял перчатку с правой руки, положил ладонь на плечо Исаева, — тяжелый крейсер «Геринг» входит на рейд Тюленьих островов. Англичане нас подвели, рандеву не состоится. Хочу отвлечь «Геринга» на себя. Выйду в торпедную атаку, если не запеленгуют меня раньше срока. Ваша задача — вывести корабль прямо на цель по счислению, вслепую.
— Есть вывести по счислению, — невозмутимо отозвался штурман, но его узловатые пальцы сжались на карандаше и стала еще темнее кирпично-красная шея.
— Помните, ваша ошибка в счисленье — это смерть корабля. Когда вынырнем из снегопада, я должен сразу увидеть «Геринга», прежде чем он откроет огонь… Вот с этого пункта, полагаю, он будет громить Тюленьи.
Ларионов коснулся карандашом морской глади у кромки островов.
— К этому пункту выводить корабль? — спросил штурман.
— Так точно.
— Есть вывести корабль к этому пункту, — просто сказал Исаев.
В рубку входили командиры боевых частей. Лейтенант Лужков смахнул с воротника снег, стал смотреть, как световые волны пробегают в окошечке эхолота. Артиллерист Агафонов положил варежки на диван, разминал окоченевшие пальцы.
— Товарищи офицеры, прошу поближе, — сказал Ларионов.
Исаев уступил ему место у карты, трое других нагнулись сзади.
— Вот мой план операции, — сказал Ларионов, как будто продолжая давно начатый разговор. — Вы помните рельеф Тюленьих островов? — Он снял вторую перчатку, сунул обе перчатки в карман куртки, положил на карту красный от холода палец. — Прошу смотреть внимательно. Чтобы видеть стоящие на рейде корабли, рейдер должен войти вот сюда, в сравнительно узкое место губы. Но войдет ли он сюда или будет стрелять с моря, по корректировке самолетов, по невидимой цели? Заметьте, на борту «Геринга» есть два самолета-разведчика. Но при таком снегопаде он едва ли поднял их в воздух… Думаю, что он все же вошел в залив. Видя корабли, может вернее уничтожить их своим средним калибром. Так вот, если он вошел туда и нам удастся подойти незаметно кабельтовов на тридцать, это наше огромное преимущество. Ему трудно будет сразу развернуться, набрать нужный ход для уклонения от наших боевых средств… Штурман, продолжайте вести прокладку.
Он уступил место штурману за столом.
— Теперь боевые данные «Геринга»… Лейтенант Лужков, напомните нам эти данные.
Лужков замялся.
— Без справочника, товарищ командир…
— Справочник тут ни при чем, — холодно сказал Ларионов. — Данные о кораблях, боевое соприкосновение с которыми не исключено, всегда должны быть у вас в голове. Я уже напоминал вам об этом. Если разбужу вас ночью, лейтенант, и спрошу, сразу должны мне ответить.
Ларионов секунду помолчал, потом проговорил, как бы повторяя заданный урок.
— «Герман Геринг» — водоизмещение десять тысяч тонн, ход тридцать два узла. Шесть восьмидюймовых орудий главного калибра, вес снаряда сто двадцать два килограмма, дальность стрельбы сто девяносто кабельтовов, скорость стрельбы — четыре выстрела в минуту… Восемь пятидюймовых орудий. Вес снаряда сорок пять килограммов, дальность стрельбы сто двадцать кабельтовов, шесть выстрелов в минуту. Вывод: на дальних дистанциях биться с ним не можем, будем биться на ближних дистанциях, постараемся максимально использовать торпеды… Точных данных о броне «Геринга» нет, но полагают, что толщина брони главного пояса до двухсот миллиметров, верхней палубы двадцать пять, средней пятьдесят и нижней — двадцать пять миллиметров. Осадка порядка семи-семи с половиной метров, броневой пояс спускается ниже ватерлинии на полтора-два метра… Учтите это, лейтенант Лужков, при расчете торпедного залпа… Стрелять будем по медленно движущейся цели, возможно — каждым аппаратом отдельно… Как только подготовите предварительные расчеты, доложите мне… Свободны, лейтенант.
Лужков вышел. Ларионов взглянул на артиллериста.
— Пушки в ход не пущу, пока не выстрелю торпедами. Чтобы не обнаружить себя раньше срока. Ясно? Придется потерпеть вашим комендорам. Зато будут вести бой на ближней дистанции… Вы, старший лейтенант, обратите внимание на скорострельность залпов. В первом залпе наше преимущество. Слышали толщину брони? Нашему калибру ее поразить трудно. Значит, наводите на марс, на командные пункты. Постарайтесь поджечь самолеты. Ангар «Геринга» расположен между трубой и грот-мачтой… Будем стрелять фугасными, а не бронебойными, больше причиним разрушений на палубе. Старайтесь ослепить, лишить управления рейдер… Разъясните задачу командирам орудий.
— Есть разъяснить задачу, — сказал Агафонов, потирая лоб.
— Вести бой, видимо, придется только главным калибром, но весь зенитный огонь держите в готовности. Возможна атака самолетов «Геринга».
— Едва ли будет угроза с воздуха, — сказал артиллерист. Взяв варежки подмышку, он что-то отмечал не спеша в записной книжке.
— Не подавайте зенитчикам такой мысли! Наоборот: внушите им, что нападение с воздуха и атаки подводных лодок нужно ждать в любой момент. Чтоб глаз не сводили с неба и моря… Но для вас основное — скорострельность главного калибра. Учтите данные погоды. Волна порядка трех баллов. Для уменьшения влияния волнения на стрельбу нужно снижать длительность процесса подготовки выстрела. Наладьте эту вашу карусель, внушите расчетам, чтобы работали с душой, но не увлекались. Чтоб без пропусков били, Иван Филиппович… Ну иди, брат, до боя времени немного.
Артиллерист вышел.
— Теперь вы, инженер-капитан-лейтенант… — Ларионов подошел к сидящему Тоидзе. — От вас жду двух вещей: максимальных ходов по первому требованию…
— Будут максимальные хода, дорогой… — сказал Тоидзе. Он покраснел, вскочил на ноги. — Простите за вольность, товарищ капитан-лейтенант.
Ларионов улыбнулся ему той милой, задушевной улыбкой, от которой сразу светлело его строгое лицо.
— И второе — дым. От вашего дыма, Ираклий, в этом бою многое будет зависеть! Хода и дым. Больше ничего от вас не прошу.
— Есть хода и дым, — почти крикнул Тоидзе. — Разрешите итти? Еще должен в котельное слазить…
— Идите, Ираклий! — задушевно сказал Ларионов.
Тоидзе вышел, с шумом прихлопнув дверь. Дверь открылась снова, в рубку вошел Снегирев.
Исаев встал, взял прибор измерения силы ветра, неторопливо вышел из рубки. Ларионов взглянул на Снегирева.
Только что у него был уравновешенный, почти монотонный голос, он говорил, как на разборе учебной операции, но сейчас в его лице зажглись все противоречивые человеческие страсти.
