Гарольд Роббинс
Надгробие Дэнни Фишеру
Надгробие Дэнни Фишеру
По-разному можно попасть на кладбище «Гора Сион».
Вы можете ехать на автомобиле, минуя красивые парки Лонг Айленда, вы можете добираться на автобусе или троллейбусе, можете воспользоваться метро… Но на этой неделе вам не найти такой дороги, которая не была бы заполнена толпами людей, потому что эта неделя — последняя перед Великими Святыми Днями [1]. Эти шесть дней надо обязательно посвятить молитвам и милосердию и, конечно, необходимо посетить кладбище — вспомнить тех, кого уже нет с нами.
А для того чтобы ваше посещение не осталось незамеченным, надо подобрать камешек и положить его на надгробие — тогда во время своего еженощного обхода кладбища Ангел, в чьи обязанности это входит, заметит и зачтет его.
В назначенное время вы собираетесь у арки белого камня. Слова «Кладбище „Гора Сион“» высечены над вашими головами. Вас шестеро. Вы смущенно смотрите друг на друга, приветствия нехотя срываются с ваших уст. Наконец-то вы вместе. И вот, словно по тайному знаку, все так же храня молчание, вы трогаетесь с места и один за другим проходите под аркой.
По правую руку от вас остается домик смотрителя, по левую — регистратура. Там хранятся нынешние адреса тех, кто ходил по этой земле вместе с вами, а еще больше тех, кто населял ее до вас.
Вы проходите центральной аллеей, разыскивая нужную вам дорожку. Наконец вы видите то, что ищете, — белый номер на черной табличке. Вы сходите с аллеи и теперь идете, читая названия похоронных обществ над каждым сектором участка. Вот они — черные буквы на сером камне. Вы входите в сектор.
Маленький старичок с прокуренными седыми усами и бородой спешит к вам. Он искательно улыбается, в то время как пальцы его теребят значок на лацкане. Это псаломщик из похоронного бюро. Согласно давно установленной традиции он прочтет молитвы вместо вас. Вы называете имя. Он по-птичьи кивает головой — он знает эту могилу. Он поворачивается, и вы следуете за ним, осторожно перешагивая через чужие могилы. Он останавливается и указывает дряхлой трясущейся рукой, отходит назад.
Самолет ревет, заходя на посадку на расположенный неподалеку аэропорт. Но вы не оглядываетесь. Вы читаете слова на надгробии. Мир и покой нисходят на вас. Дневная суета покидает вас. Поднимаете голову и коротко киваете псаломщику.
Он снова выходит вперед, спрашивает имена, которые нужно включить в молитву. Один за другим вы отвечаете ему.
Моя мама. Мой отец. Моя сестра. Мой зять. Моя жена. Мой сын.
Молитва его — мешанина слов, которая монотонным эхом разносится над могилами. Но вы не слушаете его. Все вы переполнены воспоминаниями обо мне, но каждый из вас видит меня по-своему.
Молитва окончена. Старик получает деньги и отправляется помогать выполнить свой долг другим. Вы смотрите себе под ноги — ищете камешек, чтобы положить его на могилу. Потом, бережно держа его в ладони, подходите.
И хотя холод и снег зимы, солнце и дожди лета прошли мимо меня со времени вашего последнего прихода, мысли ваши обо мне так и не изменились.
Для моей мамы я все тот же испуганный малыш, прижимающийся к ее груди в поисках защиты.
Для отца я все тот же трудный сын, который не способен понять его любовь.
Для сестры — я младший брат, о котором можно было тревожиться, которым можно было гордиться.
Для ее мужа — верный и надежный друг, которому можно доверить самые сокровенные мечты о славе.
Для жены — страстный любовник, боготворивший ее и оставивший ее с ребенком.
Для моего сына… Я не знаю, что значу для моего сына, потому что он меня не видел. Пять камешков лежат на моей могиле, и ты, мой сын, стоишь, недоумевая. Для всех остальных я действительно был, но только не для тебя. Тогда почему ты должен находиться здесь и плакать о том, кого никогда не знал?
В глубине твоего детского сердца рождается обида. Тебе ни разу не пришлось, как другим детям, сказать: мой папа самый сильный, или самый добрый, или самый любящий. Ты молчал и с горечью слушал, как это говорили другие. Не обижайся и не осуждай меня, мой сын. Если можешь, не торопись вынести приговор, а выслушай историю своего отца. Я был простым смертным, сынок, и поэтому нередко заблуждался. И хотя за короткую жизнь я наделал много ошибок и подвел многих людей, я, сынок, не хотел бы подвести тебя. Выслушай меня, прошу тебя, сын, выслушай и не повторяй моих ошибок.
Вернемся к самому началу, к самому-самому началу. Потому что мы с тобой, сын, — одна плоть, одна кровь и одно сердце, — можем теперь обрести одну память.
Переезд
1 июня 1925 года
А в самом начале был мой день рождения. Мне исполнилось восемь лет. Я сижу в кабине грузовика и взволнованно читаю номера на перекрестках, которые мы проезжаем.
Наконец машина останавливается.
— Этот квартал? — спрашивает водитель негра, сидящего рядом со мной.
Негр оборачивается ко мне:
— Этот квартал, малыш?
— Да, этот, — шепчу я, оглядывая одинаковые коттеджи. Перед каждым, во дворике, посажено молодое деревце. Здесь ничего не изменилось с того дня, когда я приезжал сюда с родителями. Тогда они купили мне дом — подарок на день рождения.
Все улыбались, даже агент по продаже недвижимости. Только папа был серьезен. Он все продумал. Он сказал агенту: «Дом должен быть готов к первому июня, потому что это подарок сыну на день его рождения».
И вот наступило первое июня, мне исполнилось восемь лет, мы переезжаем.
— Вот он! — подпрыгнул я в кабине. — Видите, вот он — мой дом! Тот, который стоит в самом конце, отдельно!
Грузовик остановился возле дома, и я сразу же узнал нашу машину у гаража. Мама с моей сестрой Мириам отправились сюда пораньше, чтобы — по обычаю — первыми внести в дом лист мацы и соль. Меня они тоже хотели взять с собой, но на грузовике ехать было куда интересней, да и добродушный водитель не возражал.
Я попытался открыть дверцу, но негр, улыбаясь, придержал ее.
— Не спеши, малыш, — пробасил он, — тебе еще здесь жить и жить.
Наконец он отпустил дверцу, и я мгновенно сполз на землю, побежал и тут же растянулся, обо что-то споткнувшись.
Сильные руки грузчика подняли меня и поставили на ноги.
— Не ушибся?
Я помотал головой. Даже если бы я хотел что-нибудь сказать, я бы не смог. Ведь я видел свой дом. Первый его этаж был темно-красного кирпича, второй — до самой крыши — был выложен бурым галечником. Он был очень красив, мой дом, похожий на франта в красных штанах, темной рубашке и серебристой шляпе-крыше. А еще было небольшое крыльцо и застекленная веранда. Никогда ничего подобного мне не приходилось видеть.
Я вбежал на крыльцо и гордо оглядел улицу. Но улица была пуста. Мы были первыми жителями нового квартала.
— Тебе повезло, парень, — сказал подошедший негр. — У тебя отличный дом.
Я благодарно улыбнулся ему и, преодолев последние три ступеньки, постучал в дверь и завопил:
— Мама, мама! Я приехал!
Дверь распахнулась, на пороге стояла сияющая мама. Я проскочил мимо нее и остановился посреди комнаты.
В доме приятно пахло свежей краской, смолистым деревом и еще чем-то едва уловимым. И все было новым: обои на стенах, дерево лестниц…
— Мама, где моя комната? — спросил я. Ведь у меня была теперь своя комната! До этого мы жили на квартире, и мне приходилось делить спальню с сестрой, которая старше меня на два года. Однажды мама зашла к нам и увидела, что я сижу на кровати и с интересом наблюдаю за одевающейся Мими. Позже, как-то за завтраком, мама торжественно объявила о том, что мы собираемся купить дом, в котором у каждого будет своя комната. Сейчас же она поймала меня за руку и сказала:
