Осенью следующего года после того, как произошли рассказанные нами раньше события, Миддльтон, находившийся еще на военной службе, очутился на водах Миссури, неподалеку от поселения поуни. Освободившись на время от дел, он согласился на усиленные просьбы Поля, бывшего с ним, взял лошадь и поехал навестить вождя поуни, чтобы узнать что-нибудь о своем друге — Траппере. Так как с ним был отряд, то путешествие его хоть и было сопряжено с лишениями и тяготами, какие обычно встречаются в пустыне, а все же обошлось без опасностей и тревог, какие осаждали капитана при первом его посещении этих мест. Приблизившись на достаточное расстояние, Миддльтон послал гонца — индейца из дружественного племени — предупредить о своем прибытии, а сам продолжал ехать, не торопясь, чтобы известие о нем могло, как и следовало, предшествовать ему. К удивлению путешественников, они не получили ответа на свое извещение. Час проходил за часом, миля следовала за милей, и не было видно ни признаков почетной встречи, ни более простых выражений сердечного приема. Наконец, кавалькада, во главе которой ехали Миддльтон и Поль, спустилась с плоскогорья, по которому они продолжительное время двигались, в покрытую роскошной растительностью ложбину, находившуюся на одном уровне с поселением волков. Солнце начинало садиться, и полоса золотого света лилась по мирной равнине, украшая ее ровную поверхность чудными тенями и оттенками. Трава еще сохранилась, и стада лошадей и мулов спокойно паслись на огромном природном пастбище под надзором бдительных мальчиков.
Поль указал на знакомую фигуру Азинуса. Гладкий, толстый, полный довольства, он стоял, словно раздумывая о прелестях своего теперешнего положения.
Отряд проходил неподалеку от одного из тех внимательных юношей, на которых была возложена забота об одном из главных богатств его племени. Он услышал топот лошадей и искоса взглянул на всадников, но вместо того, чтобы выразить любопытство или беспокойство, его взгляд снова сейчас же обратился в ту сторону, где находилось поселение.
— Во всем этом есть что-то странное, — пробормотал Миддльтон, несколько оскорбленный тем, что считал неуважением не только к своему положению, но и к себе лично, — этот мальчик знал о нашем приближении, иначе он не замедлил бы сообщить об этом своему племени, а, между тем, он еле удостаивает нас взгляда. Осмотрите свои ружья; может быть, окажется необходимым дать этим дикарям почувствовать нашу силу.
— Мне кажется, вы ошибаетесь, капитан, — заметил Поль, — если в прериях можно встретить верность, то вы найдете ее в нашем старом друге Твердое Сердце; да индейца и нельзя судить по обычаям белых. Взгляните! Вот наконец, нас едет встречать отряд, хоть и несколько жалкий по виду и по количеству.
Поль был прав в обоих отношениях. Путники увидели маленькую группу всадников, обогнавшую молодой лесок и направляющуюся прямо к ним. Подъезжала эта группа медленно и с достоинством. Когда она приблизилась, путешественники увидели во главе ее вождя волков; его сопровождали двенадцать молодых воинов его племени. Они были безоружны, и на них не было ни украшений, ни перьев.
Встреча была дружеская, хотя несколько сдержанная с обеих сторон. Миддльтон, ревниво относившийся к ограждению как своего достоинства, так и авторитета правительства, заподозрил дурное влияние агентов Канады. Так как он решил поддержать авторитет власти, представителем которой являлся, то принужден был выказывать высокомерие, чуждое его истинному настроению. Не так легко было понять мотивы сдержанности дикарей. Спокойные, полные достоинства, они представляли собой пример вежливости, соединенной со сдержанностью, которой напрасно старались бы подражать многие дипломаты самых утонченных дворов.
Таким образом оба отряда продолжали свой путь. Во время поездки Миддльтон успел обсудить все возможные причины такого странного приема, какие только мог представить себе его изобретательный ум. Хотя с ним был настоящий переводчик, приветствия вождя не потребовали его услуг. Раз двадцать капитан обращал взгляд на своего бывшего друга, стараясь понять выражение его сурового лица. Но все усилия, все умозаключения оказывались одинаково напрасными. Взгляд Твердого Сердца был неподвижен, сосредоточен и несколько тревожен, но совершенно непроницаем во всяком другом отношении. Вождь ничего не говорил сам, и, по-видимому, не желал вызывать на разговор гостей.
Когда путники въехали в поселение, они увидели, что жители собрались на окрытом месте и расположились, как всегда, сообразно возрасту и положению. Все присутствующие составили большой круг, в центре которого находилось около дюжины вождей. Твердое Сердце, подъезжая, махнул рукой; толпа расступилась, и кавалькада въехала в круг. Все сошли с лошадей, которых сейчас же увели, и чужеземцы очутились среди тысячи дикарей, с серьезными, сосредоточенными, но вместе с тем озабоченными лицами, стоявшими вокруг.
Миддльтон оглянулся со все возрастающим чувством тревоги: среди народа, с которым он так недавно расставался с сожалением, не раздалось ни приветственного крика, ни песни. Его спутники разделяли его беспокойство, чтобы не сказать опасения. Выражение тревоги в глазах всех сменилось суровой решимостью; каждый молча ощупал свое ружье, проверил, все ли в порядке. Но со стороны хозяев нельзя было заметить никаких признаков враждебности. Твердое Сердце сделал Миддльтону и Полю знак и повел их в центр крута.
На грубом сидении, тщательно устроенном так, чтобы поддерживать тело в прямом удобном положении, сидел Траппер. Первый же взгляд, брошенный на него его друзьями, сказал им, что старик, наконец, призван отдать последний долг природе. Глаза его стали как бы стеклянными и, по-видимому, лишились зрения так же, как и выражения. Лицо несколько осунулось, и черты стали резче; но этим, можно сказать, ограничивалась вся перемена во внешнем виде старика. Нельзя было приписать приближавшийся конец какой-нибудь болезни: то было постепенное, спокойное угасание физических сил. Жизнь еще теплилась в теле; по временам она, казалось, готова была покинуть его, а затем снова оживляла ослабевавшее тело, неохотно отказываясь от своего вместилища.
Траппер был посажен так, чтобы свет заходившего солнца падал прямо на его серьезное лицо. Голова его была обнажена; жидкие длинные седые волосы слегка развевались от вечернего ветерка. На коленях у него лежало ружье; другие принадлежности охоты были помещены так, что он мог взять их, протянув руку. У ног, прижавшись головой к земле, лежала собака. Она как бы спала. Ее поза была так естественна, что Миддльтон только со второго взгляда заметил, что это было чучело Гектора, с нежностью, и уменьем индейцев набитое так, что казалось живым существом. Собака Миддльтона играла на некотором расстоянии с ребенком Тачечаны и Матори. Мать стояла тут же, держа на руках другого ребенка, который мог похвастаться не менее почетным родством: это был сын Твердого Сердца. Рядом с умирающим Траппером сидел «Le Balafré», вид которого ясно говорил, что недалеко время, когда и он покинет землю. Остальные дикари, находившиеся в центре круга, были престарелые люди, которые собрались тут. чтобы посмотреть, как отправится бесстрашный воин в свое самое длинное путешествие.
