— Так это в него ты влюбилась, Розита?
— А почему ты говоришь так, словно это тебе нож по сердцу? Ведь ты и сам любишь его.
— Люблю. Но он никогда еще не принес счастья женщине.
— Мне принесет… Хоть чуть-чуть.
— Розита, этот путь приведет тебя к греху.
— А разве бывает счастье хоть без небольшого греха?
— Цыц, дитя мое! Счастье в грехе? Грех в счастье? Нет, конечно нет.
— И что же тогда делать?
— Выйти замуж за порядочного человека, дитя мое.
— Который ложится спать в десять вечера и держит лавку?
— Почему бы и нет?
— Послушай, брат, а стал бы ты скитаться среди незнакомых гор и чужих людей ради спасения души такого вот лавочника?
— Надеюсь, что да.
— Надеешься, но — стал бы?
Брат Паскуаль совсем не умел врать. Крепко сжав пальцами посох, он покачал головой:
— Очень странно, но ты добралась до тех уголков моей души, в которых я еще сам до конца не разобрался. Да простит меня Господь!
— Господь возлюбит тебя еще сильнее, — заявила Розита.
— Однако, дорогая, ты пытаешься учить меня, хотя наставником должен быть я.
— Тогда пойдем вместе. Если мы будем говорить о нем, то тем самым будем наставлять друг друга. Ведь ты хочешь поговорить о нем?
— Когда я говорю о нем, у меня начинает щемить сердце… Кто может назвать его плохим человеком, Розита?
— А кто может назвать его хорошим? — подхватила девушка. — Ведь он же разбойник.
— Это так. Но он такой добрый, Розита. Такой великодушный и отважный.
— А скольких он убил?
— И это правда. Он убивал людей. За каждого убитого им я воздал Господу не одну сотню молитв… И все же он убивал их, и это разрывает мне сердце. Не хочу даже думать об этом.
— Но если мы думаем о нем, то не должны забывать и об этом.
— Истину говоришь, — отозвался монах. — А пока мы идем к нему, спой-ка мне песенку, Розита.
Девушка запрокинула голову и запела старинную мексиканскую песню:
Ящерица юркнула в щель,
Косуля приникла к скале,
Камнем упал ястреб с неба,
Я знаю: идет он, идет…
Звон его шпор уж близко,
Я вижу — идет он, идет…
— Цыц, Розита! — оборвал ее монах.
Распевая песню, девушка еще и пританцовывала, поэтому слегка запыхалась, но, несмотря на это, весело рассмеялась.
— В моем сердце только он, — воскликнула она, — поэтому я должна петь и танцевать для него. Поспешим же! Какая удача, что я повстречала тебя, брат. Ты послужишь мне пропуском в ущелье.
— А что ты знаешь об ущелье?
— Я знаю то, о чем никто и не предполагает, что я могу знать, — вновь рассмеялась девушка.
Расправив плечи, монах покачал головой и, погрузившись в мрачные мысли, зашагал вперед. Он понял, что никакие разговоры не помогут образумить Розиту.
Человек, прибывший с севера, был настоящим обитателем пустынь: тощий, иссушенный солнцем, с глубокими морщинами вокруг глаз. Ресницы его выгорели до такой степени, что стали почти белыми. Он стоял перед Рубрисом, а тот взволнованно расхаживал по комнате, сверкая глазами то на посланца, то на Хулио Меркадо, который примостился возле окна, тревожно подергивая головой.
Наконец Рубрис произнес:
— Советую тебе держать язык за зубами. Кроме меня и Меркадо — никому ни слова. А самое главное — Эль-Киду.
Взмахом руки велев посланцу убираться, Рубрис повернулся к Хулио:
— Если Эль-Кид узнает, что твою мать били — пусть даже не сильно, — он голубем полетит на север, во владения Лерраса. И угодит прямо в пекло. Именно в пекло. Ни одна живая душа не сможет подобраться к поместью и остаться при этом в живых. Они поставили под ружье несколько сотен человек и охраняют каждую тропинку на пятьдесят миль вокруг. Им просто не терпится распять Эль-Кида, да еще содрать с него кожу, чтобы он каким-нибудь чудом не уцелел… Ты понимаешь меня, Хулио?
— Понимаю, — моргая, ответил тот.
— А чуть позже, — продолжал Рубрис, — я возьму своих ребят и найду способ вытащить ее оттуда. Но только не сейчас, а когда все немного поутихнет. А она… Ведь она крепкая старушка, не так ли? Ну конечно, она именно такая! Вот и хорошо. Пусть немного потерпит. Отдохнет в тюрьме. А чуть погодя я вызволю твою мать, живую и невредимую. Ты меня слышишь?
— Да, сеньор.
— Ты мне веришь?
— Да, сеньор.
— Тогда пошел с моих глаз долой. Ты доставляешь мне слишком большие неприятности. Значительно большие, чем стоишь… И если до ушей Эль-Кида дойдет хотя бы одно слово… Я сдеру с тебя шкуру, как с козла!
А празднование в честь возвращения Эль-Кида все продолжалось. И пока легендарный герой был с ними и пока не иссякли запасы говядины, баранины и козлятины, казалось, что веселому застолью не будет конца.
На этот раз к ужину подали особое блюдо — зажаренного целиком кабана, которого водрузили прямо перед Рубрисом. Разделывая его на порции, Матео действовал с необыкновенной ловкостью. Он разрубал кости топориком с широким лезвием, а здоровенным охотничьим ножом рассекал мясо на огромные куски, которые затем передавал всем собравшимся за столом. Стол этот заслуживал особого внимания, поскольку именно ему была обязана своим существованием сама хижина. На этом месте когда-то давным-давно ураган повалил могучую сосну, своими гигантскими размерами поразившую воображение Рубриса. И пока часть его людей возводила вокруг ствола дерева стены бревенчатой хижины, остальные под его руководством, вооружившись топорами и теслами, обрабатывали поваленную громадину.
Сначала они обтесали верхнюю часть ствола, получив плоскую столешницу восьми футов диаметром, весившую не менее нескольких тонн. Потом занялись обработкой нижней его части, которую обрубали до тех пор, пока не образовалось достаточно места, чтобы туда поместились не только колени, но и вытянутые ноги. Так бревно приобрело форму стола. В одном его конце выдолбили специальную выемку для самого Рубриса, а в другом — точно такую же для другого места, которое обычно оставалось незанятым. Но этой ночью там восседал Монтана. Торцы бревна обровняли, придав им форму сердца. Получился стол сорока футов длиной; ствол сосны был огромным и практически не сужался по длине, из-за чего создавалось впечатление бесконечности. За таким столом свободно умещалось более двадцати человек. В центре его были вырезаны инициалы или имена разбойников. Таким образом, огромный сосновый ствол здорово походил на «Круглый стол» короля Артура с начертанными на нем именами рыцарей.
Большинство пирующих были молоды. При том разбойничьем образе жизни, который они вели, человек уже после двух лет набегов и перестрелок становился ветераном, а если ему удавалось прожить лет пять, то его можно было считать счастливчиком. Однако немалое число этих молодцов пробыло в банде Матео Рубриса уже более пяти лет — и все благодаря тому, что тот обладал особым талантом выводить своих парней из самых невероятных переделок с минимальными потерями.
