С минуту Гэтти не отвечала ничего. Она обнаруживала очевидные признаки внутреннего беспокойства. Наконец, Гэтти спросила:
— Батюшка, виноват ли тот, кто безобразен?
— Нет, мой друг. Но ты не безобразна, Гэтти! Ты только не так хороша, как Юдифь.
— Почему Юдифь умнее меня?
— Что с тобою, Гэтти? Этого я не могу тебе сказать. Разве тебе хотелось бы иметь больше ума?
— Нет. Я не знаю, куда девать и тот ум, который у меня есть. Одно только мучает меня. Чем больше я размышляю, тем больше мне кажется, что я несчастна. Я хотела бы похорошеть так же, как Юдифь.
— Зачем? Красота может ей принести множество огорчений, таких же, например, как бедной твоей матери.
— Моя мать была очень добра при всей своей красоте, — сказала Гэтти.
При этом намеке на свою жену Гуттер нахмурился, замолчал и принялся докуривать свою трубку. Гэтти плакала. Наконец, вытряхнув пепел и погладив дочь по голове, он сказал:
— Думай не о красоте, милое дитя мое…
— Гэрри говорит, что красота — все для молодой девушке. Вот отчего мне хотелось бы похорошеть, милый батюшка.
Гуттер сделал нетерпеливое движение, встал и немедленно прошел через каюту на переднюю часть парома. Простота, с какой Гэтти обнаружила свое увлечение, обеспокоила его тем больше, что никогда прежде подобная мысль не приходила ему в голову. Он решил немедленно объясниться с Гэрри. Отличительною, лучшею чертою его грубой натуры, подавленной странными привычками и диким образом жизни, было итти прямо к цели и в речах, и в поступках. Подойдя к молодым людям, он сказал, что пришел сменить Зверобоя, и, взяв весло, попросил Бумпо занять место рулевого на задней части парома. Гуттер и Генрих Марч остались наедине.
С появлением Зверобоя Гэтти исчезла, и молодой охотник остался один. Через несколько минут вышла из каюты Юдифь. В ее блестящих глазах, устремленных на молодого человека, выражалось неподдельное участие, которое без труда при ясном свете луны заметил бы и поверхностный наблюдатель. Волосы ее густыми прядями падали на плечи, и выразительное лицо казалось в этот час еще прекраснее.
— Я едва не умерла со смеху, Зверобой, когда этот индеец бултыхнулся в реку, — внезапно с кокетливым видом начала красавица. — Этот дикарь расписан недурно. Любопытно бы знать, слинял ли он на дне Сосквеганны или нет?
— Ваше счастье, Юдифь, что вы уцелели от пули этого индейца. Вам не следовало выходить из каюты, и ваша необдуманная смелость могла иметь печальные последствия.
— Зачем же вы бросились за мною, любезный Зверобой? Ведь и вам грозила такая же опасность.
— Мужчина обязан спасать женщину везде и всегда: это его обязанность, которую понимают и минги.
— Вы больше делаете, чем говорите, Зверобой, — отвечала Юдифь, усаживаясь возле того места, где он стоял, управляя рулем. — Надеюсь, мы с вами скоро подружимся. Генрих Марч говорит очень бойко, но когда нужно действовать, он не выполняет своих слов.
— Марч ваш старый друг, Юдифь, и вам не следует дурно отзываться об отсутствующем друге.
— Генрих Марч, я полагаю, никого не обрадует своею дружбой. Молчите или поддакивайте, когда он говорит, — и он весь к вашим услугам. Если же вы ему противоречите, тогда злословие и бешенство его не знают никаких пределов. Нет, Зверобой, я не могу любить человека с характером Генриха Марча. С своей стороны и он, я уверена, таких же мыслей обо мне. Вы это, конечно, знаете, если он говорил с вами.
— Марч по обыкновению высказывает все, что у него на языке, не давая пощады ни друзьям, ни врагам. Это, конечно, зависит от необдуманности и чрезмерной пылкости его характера.
— Я убеждена, что язык Марча работает вдоволь, как только речь заходит о Юдифи Гуттер и ее сестре, — сказала она презрительным тоном. — Репутация молодых девушек — забавный предмет для известных людей, которые, однако, не осмелились бы разинуть рта, если бы у этих девушек был брат или близкий родственник. Так и быть. Пусть Генрих Марч издевается над нами сколько угодно: рано или поздно он раскается. Даю в том честное слово.
— Вы слишком преувеличиваете, Юдифь. Гэрри никогда ни одного слова не говорил о вашей сестре, и…
— Понимаю! — с живостью вскричала Юдифь. — Его змеиный язычок потешается только надо мной одной. Бедная Гэтти ниже или выше его клеветы и злости.
— Не скрою, — продолжал Бумпо, — мой товарищ жаловался довольно часто, что вы слишком привязаны к обществу офицеров. Но это он говорил из ревности, и, по всей вероятности, его слова приносили ему же огорчение.
Зверобой, может-быть, и сам не чувствовал всей важности своих простодушных речей. Он не заметил живой краски, выступившей на прекрасном лице Юдифи, потом бледности, покрывшей ее щеки. Несколько минут продолжалось глубокое молчание. Вдруг Юдифь стремительно вскочила со своего места, схватила руку молодого охотника и с необыкновенной живостью проговорила:
— Зверобой, я в восторге, что между нами нет больше недоразумений. Говорят, внезапная дружба ведет к продолжительной вражде, но с нами этого не случится никогда. Не знаю, как это вышло! Вы первый и, может-быть, единственный человек, который говорит со мною без всякой лести, не желая моей погибели и не рассчитывая на мою слабость. Не говорите ничего Скорому Гэрри. При первом удобном случае мы возобновим этот разговор.
Она выпустила руку молодого охотника и поспешно удалилась в свою комнату. Озадаченный Зверобой машинально ухватился за руль и стоял неподвижный, как горная сосна. Рассеянность его была так велика, и он настолько забыл свой пост, что Гуттер должен был окликнуть его несколько раз, чтобы заставить держаться прямой дороги.
Легкий южный ветерок заколыхал поверхность озера, и Гуттер распустил огромный парус, при котором не нужно было работать веслами. Часа через два путешественники сквозь ночной мрак увидели замок в нескольких саженях от себя. Спустили парус, и ковчег благополучно пристал к платформе, где его и привязали.
Никто не входил в Замок Канадского Бобра с той поры, как его оставили Скорый Гэрри и Зверобой. Гуттер не велел своим дочерям зажигать света из опасения пробудить бдительность индейцев, кочевавших по берегам.
— Днем за этой оградой я не испугаюсь целого полчища дикарей, — говорил старик Гуттер. — Здесь у меня всегда три или четыре заряженных ружья, и одно из них, прозванное: «ланебой», никогда не дает промахов. Днем все выгоды на моей стороне. Ночью совсем не то: лодка может подъехать сюда исподтишка, и у дикарей найдутся миллионы средств тревожить нас со всех сторон. Хорошо и то, что мой замок с успехом может обороняться при свете солнца. Я держусь того убеждения, что здесь, на воде и под открытом небом, я совершенно в безопасности.
