Ветер расчистил местечко посреди неба, и в прогалинке не преминула немедленно появиться полная луна, старательно осветившая пейзаж. В центре располагалась группа поношенных, если так можно сказать, зданий, образующих главный штаб ранчо. Хотя на дворе у нас стоял июль, повсюду громоздились копны сена. Суровая, должно быть, в этих местах зима; был бы теперь январь, вместо теплого, сильного и относительно ласкового дождя сыпался бы теперь с небес ужасный снег и метель перекрыла бы намертво все дороги и тропинки…
И вот, пребывая в таком грустном настроении, Дюк признал, что местечко для жилых строений ранчо было выбрано в принципе хорошо. Река Линдсей, что нередко разливалась самым бессовестным образом, унося вниз по течению громадные количества земли, смытой с горных склонов, расположила в этом месте свои истоки: непонятный узенький петляющий ручеек, едва-едва набирая силу, протекал по всхолмленной равнине. В конце долины поперек течения ручейка встала прочная, непреодолимая скала, в результате чего поток превращался в узкое и глубокое озеро. Невдалеке от озера, рядом со скалой, образовавшей естественную прочную плотину, стоял главный дом ранчо, и сквозь высаженные не так давно пинии в лунном свете белели его стены. За домом простирались хозяйственные постройки и стога сена, вплоть до лесной вырубки, на которой, однако, буйно произрастали молодые деревца, прекрасно чувствующие себя на здешней плодородной почве.
Печаль все больше и больше охватывала душу Дюка. Если и суждено было провести здесь целых три месяца, то вряд ли кто сумел бы найти местечко, более подходящее для полной изоляции. Да, размышлял он, теперь но остается ничего другого, как начать новый образ жизни, а именно: встать на борьбу с миром, на борьбу с законом и его защитниками. На балу ему была брошена перчатка, и он покажет им, что в состоянии принять и этот жестокий вызов — один против всех.
Не успев додумать как следует эту мысль, он вновь рассмеялся своим прежним знаменитым смехом и пустил сивку галопом с холма прямо к дому.
Когда он добрался до дома, темнота стала непроницаемой, так как минул час пополуночи. Поскольку Дюку не хотелось будить хозяина, он прямиком отправился к конюшне, чтобы найти в ней местечко для сивого, а может быть, и для себя. Удалось ему и то и другое. В одной из конюшен, в самом конце строя дремлющих ковбойских лошадок, он поставил своего Понедельника.
Он обеспечил своего жеребца хорошей охапкой душистого сена — для овса было еще жарковато — и оставил его ночевать в конюшне, а сам забрался в ближайший стог, но вскоре передумал и перебрался на сеновал, наполненный свежайшим пахучим сеном.
Ах, как этот запах напоминал прекрасные летние луга, как пьянил он молодого человека!
И сон сморил его…
Он очнулся от тяжелого сна, потому что закашлялся и расчихался: легкая сенная пыль забила нос и губы. Отчихавшись и откашлявшись, он сел и с облегчением вздохнул. Нежный свет зари уже побеждал ночную тьму, и хотя он еще не набрал полной утренней силы, лучи солнца начинали потихоньку одолевать серые, невзрачные сумерки. Уже можно было различить могучие стропила сеновала. Его окошко превратилось в светлый квадрат, и рядом с постройкой разорался петух. Тем самым с ночью было покончено. Где-то вдалеке крикнул еще один петух, и вновь воцарилась тишина.
Дюк спустился с сеновала. Коротенького тревожного сна ему вполне хватило, чтобы дать отдых мышцам. Он был готов ко всему, что могло ожидать его на этой земле. Но прежде не мешало бы стряхнуть жалкие остатки дремы. Он подбежал к берегу озера, сбросил одежду и нырнул.
Оделся он еще до того, как утренняя заря явилась в полной красе и сиянии. Горизонт над горными вершинами все больше и больше набирал розовый цвет. Весь юго-восток выглядел просто восхитительно. Вслед за небом хорошела и сама долина. У подножий холмов, вдоль реки, простирались обработанные поля, засеянные хлебом, зеленели заливные луга. На склонах высоких холмов, заросших сочной травой, там и сям паслись стада. Среди коров были индивидуалистки, явно предпочитавшие пастись в одиночку. Да, нетрудно было представить себе, как они раскормятся на этих благодатных землях! В самом деле, в этой долине ничего не стоило быстренько сколотить богатство, и потому выражение истощенного, худого лица Гатри как-то не вязалось с картиной всеобщего плодородия.
Эта мысль заставила Дюка оборотить взгляд на северо-восток. Там поднимались Черные горы. Да, лучшего имечка не придумаешь! Огромные массы зеленоватой вулканической породы, извергнутые некогда из недр земли и отданные во власть ветров и дождей, превратились в нечто неприятно черное. Правда, кое-где скалы пронизывали жилы железной руды, и потому тяжеленные пирамиды железных и каменных скал, футов в двести в основании и в два раза выше ростом, напоминали невероятные металлические цветы. Солидное расстояние несколько смягчало диковатый вид Черных гор, однако трудно было представить себе, что живая душа может поселиться там, даже если эта душа скрывается от жестоких преследователей. Действительно, кто поверит, что там вообще может жить человек! Но Гатри пламенно заверил шерифа, что тот человек, поставивший себя вне закона, живет именно там.
Хотя, если разобраться, идея этого человека — спрятаться в Черных горах — была совсем неплоха: кто найдет его в лабиринтах беспорядочного нагромождения скал? А ведь из этой естественной крепости так удобно ради собственной корысти грабить трудолюбивый народец! Неприметная и удобная пещера вполне могла служить грабителю надежным убежищем. Глаза Дюка сверкнули. Если настанет час — а он в этом был почти уверен, — когда общество решит раз и навсегда изгнать его и тем самым окончательно превратить в отшельника, он последует примеру загадочного беглеца, что слоняется по Черным горам, словно неприкаянный.
Собачий лай заставил его повернуться в новом направлении, и в тот момент, когда на востоке появилась над горизонтом краюшечка солнца, Дюк сразу обнаружил место, где гавкали собаки. Они располагались в очень удобной псарне, переоборудованной из старой кузницы. Только почерневшие от дыма балки напоминали о том, что когда-то здесь звенели по тяжелым наковальням молоты и чадил раскаленными угольями горн. В строении собак держали в непогоду, а сейчас они вольготно расположились во дворе псарни — собаки самых разных пород и размеров.
Однако даже неискушенный человек легко мог определить, что это не была собранная с бору по сосенке свора разнопородных псов. На каждой из зверюг были заметны следы жесточайших боев. У одного кобеля было оторвано ухо, и кто знает, может, это преступление совершила злобная пума. Вдоль спины матерого ветерана тянулся страшный рваный шрам, сохранивший память о когтях взбешенного бурого медведя. Вряд ли какая из собак не была отмечена чем-то в этом роде. Сейчас они громко лаяли, требуя пищи, время от времени демонстрируя друг другу зубы и вступая в короткие дружеские схватки.
