— В доме полно вооруженных людей.
— От толпы всегда мало проку, — пробурчал Монтана. — Только дурак может полагаться на численное превосходство. Так и в армии — каждый надеется на соседа, а в результате ничего не делается. Розита, ты дороже любого сокровища!
— Кстати, меня пригласили завтра танцевать в доме Лерраса, а дон Томас дал мне денег на новое платье.
— Дон Томас? Что за дела у тебя, черт побери, с доном Томасом?
— А с какой стати мне докладывать, когда и где я познакомилась со своим обожателем?
— Не хочешь — не говори.
— Нет, ты слышал, Тонио? В этом человеке не вспыхнуло даже искры ревности! Ох, горе мне! Вот что значит любить гринго!
Уже после того, как Монтана, заслышав условный свист, галопом умчался прочь, Розита спрятала в ладонях лицо и принялась медленно раскачиваться из стороны в сторону. Дик Лэвери сел рядом с ней.
Довольно долго он смотрел на нее — даже с закрытым руками лицом девушка казалась ему прекрасной.
— Если ты уже сейчас плачешь из-за него, то потом просто зальешься слезами.
Розита неожиданно подняла голову, и он увидел, что в ее глазах нет ни слезинки.
— Если бы я была одной из ваших девушек, — заявила она, — то могла бы поплакать. Тогда вместе со слезами выплакала бы всю печаль, а наутро забыла бы добрую половину страданий. Но меня сжигает мексиканское горе, Тонио, и в моем сердце нет места для слез. Это горе такое же жгучее, иссушающее, как наше лето. Да только ты сам гринго и не сможешь понять меня…
— Я вырос в Мексике, — возразил Тонио. — Ты же знаешь, что Рубрис воспитал меня таким же мексиканцем, как и он сам. Все эти годы мне внушали ненависть к гринго и к их обычаям. Разве я могу за несколько месяцев позабыть то, чему меня учили многие годы? Поэтому мне понятно, почему у тебя сухие глаза, а пожар испепеляет твое сердце.
— Понятно? — пробормотала девушка. — Но ведь ты так молод, богат и красив, Тонио! Ни одна девушка не посмеет заставить страдать твое сердце.
— Есть одна, которая заставляет.
Розита, похоже, не обратила внимания на его слова.
— А он всегда такой, — задумчиво произнесла она. — Когда разговариваю с ним, как сегодня, он думает, что я шучу или притворяюсь. Ему и невдомек, что я говорила вполне серьезно.
— Знаешь, что я тебе скажу? В этом мире ему нужен только конь, чтобы нестись навстречу опасностям, да ружье, чтобы выпутываться из них.
— Ох! Я и сама так иногда думаю!
— А я знаю это наверняка. Эль-Кид должен был жениться на моей сестре, Розита. Отец отдавал за ней половину своих денег, к тому же она красавица. Но и ей не удалось удержать Монтану. День венчания назначался трижды, однако всякий раз что-нибудь да случалось и Кида не оказывалось на месте. Так ничего и не вышло. Кажется, он даже считал себя виноватым и раскаивался, правда, не слишком долго. Он не способен грустить по-настоящему. Если у Монтаны есть чем занять руки, то печали сердца его не заботят.
Розита вскочила на ноги и прижала ладошки к щекам:
— Я должна забыть его, Тонио! Ты же видел, как он ускакал, махнув на прощанье рукой? Неужели полагает, что я сделана из железа или сухого мескитника? Господи, помоги мне полюбить другого! Тонио, солги мне! Скажи, что любишь меня, и помоги забыть его!
Дик поймал ее руки.
— Я люблю тебя, Розита! — пылко воскликнул он.
— Ой! Успокойся! Успокойся! Да ты же весь дрожишь, — испугалась она. — Значит, это правда? Ради бога, Тонио, смотри, чтобы эти слова не коснулись его ушей. Если он заподозрит, что я стала причиной раздора между вами, то возненавидит меня и мое бедное сердце будет разбито навсегда!
Тонио ничего не ответил.
Оставшись один, Дик Лэвери попытался думать, но из головы никак не уходил голос Розиты. Он не мог забыть, как лунный свет освещал ее руки и отражался в глазах. Горькая, отчаянная скорбь девушки передалась и ему. Да, слишком долго он жил в Мексике, чтобы стать гринго. Это было словно яд, который отравил его кровь и от которого не было избавления.
Но затем мысли юноши медленно поплыли в другом направлении, которое привело к ужаснувшему его самого решению.
Немного позже описываемых выше событий домашний слуга дона Томаса явился к своему господину и доложил, что его ожидает человек в маске, желающий с ним поговорить.
— Хорошенькое дельце! — возмутился Леррас. — Какой-то бандит в маске подъезжает к моему дому и приглашает меня выйти на улицу, чтобы преспокойно застрелить! Передай охране, пусть схватят этого наглеца и приволокут сюда! Вот тогда я с ним и поговорю.
— Сеньор, — возразил слуга, — у него, похоже, племенной жеребец, который очень легок на ногу. Его могут и не догнать. К тому же, сеньор, этот незнакомец говорит как настоящий кабальеро. Вы это сразу поймете, как только услышите его голос.
— Хорошо, выйду к нему, — поднимаясь с кресла, в котором он сидел, слушая игру Доротеи на фортепьяно, вдруг предложил дон Эмилиано. Инструмент, расстроенный жарой и сезонами дождей, дребезжал как пустая консервная банка.
— А я подойду к садовой ограде и послушаю, — заявила Доротея.
Она так и сделала. А тем временем бесстрашный дон Эмилиано вышел во двор и увидел высокого всадника на великолепном чистокровном жеребце. В голове Лопеса мелькнула мысль напасть на незнакомца и, как предлагал дон Томас, доставить в дом для допроса. Но стоило ему увидеть его, как он передумал. Длинный чехол с ружьем, перекрещивающиеся на груди патронташи да пара длинноствольных револьверов свидетельствовали — перед ним настоящий боец. И дон Эмилиано решил, что тут нужно действовать с осторожностью.
Маска — точнее, капюшон — полностью скрывала голову и лицо незнакомца. Однако голос выдавал в нем молодого человека, говорящего на испанском как образованный кабальеро.
Увидев дона Эмилиано, незнакомец произнес:
— Вы не дон Томас.
— Я — Эмилиано Лопес.
— Тогда можно говорить и с вами. Я приехал, чтобы предупредить вас. Завтра — не знаю точно, в какое время дня или ночи, — в дом Лерраса проникнет Эль-Кид. Так что будьте начеку.
— Что понадобилось этому глупцу? — резко спросил Лопес.
— Старуха, мать Меркадо.
— Хотите сказать, что он станет рисковать из-за какого-то старого мешка с костями, из-за матери пеона?
— Он дал слово ее сыну и теперь не может не прийти.
— Благодарю за предупреждение. Мы будем настороже. Но кто вы?
— Если бы я мог назваться, то не надел бы маску.
— Сколько с ним будет людей?
— Немного. Двое или трое, но зато самых отчаянных.
— Мы будем начеку!
— И помните, его кожа загорела дотемна, а ноги будут босы, как у простого пеона, так что никто не сможет признать в нем гринго. Выдают его только голубые глаза.
