Ознакомительная версия.
— Здорово, ребята, — бодро приветствовал он нас. — Там, на вашей кухне, не осталось чего-нибудь перекусить?
Дэн Порсон сидел вместе с нами. Он и ответил незнакомцу:
— Поставь лошадь в конюшню, путник, а потом зайди в дом и скажи повару, чтоб тебя накормил. Заодно пусть он даст пару запасных одеял. Здесь найдется и свободная койка.
— Лошадь я поставлю, если смогу загнать ее в конюшню, — усмехнулся долговязый. — С ней ой как непросто справиться!
— А она что, только по прямой привыкла ходить, животина твоя? — полюбопытствовал кто-то.
— Она-то? Да нет, сэр, просто это не обычная лошадь, а медвежья! — воскликнул незнакомец в ответ.
Он направился к конюшне, с трудом волоча за собою мустанга со впалой спиной. Затем мы увидели, как он свернул к дому.
— Что этот парень имел в виду, когда назвал свою лошадь «медвежьей»? — спросил Дэн Порсон вслух.
— Смахивает на бродягу, а ходит как ревматик, — мрачно заметил Лефти Гинесс. — Надеюсь, он не долго тут задержится.
Стоял уже конец весны — время самых длинных дней, и когда незнакомец с одеялом через плечо и сигаретой в зубах вышел из дому, мы отчетливо видели в розовом свете сумерек его долговязую фигуру. Двигался он медленно, короткими шагами, словно бы у него болела нога да еще и колики в животе беспокоили вдобавок.
Дэн Порсон — вежливый малый. Он поднялся навстречу незнакомцу и пожал ему руку.
— Тебе знакомо это ранчо? — спросил он.
— Нет, — покачал головой долговязый, — но, проезжая мимо, я подумал, что тут очень славно.
— Это — ранчо Порсонов. А я — Дэн Порсон. Занимай себе место, расстилай одеяло и чувствуй себя как дома.
— Спасибо, — поблагодарил незнакомец. — Меня обычно зовут Лэнки. Рад познакомиться с тобой, Порсон.
Он сложил одеяло подушечкой и со вздохом сел на него, скрестив ноги.
— Что это за медвежья лошадь, приятель? — не выдержал Дэн.
— Медвежья-то? — переспросил Лэнки. — Порсон, ты не знаешь, что такое медвежья лошадь?
— Нет, — признался Дэн. — Не знаю. До сегодняшнего дня я и не слыхивал подобного прозвища.
— Что ж, если хорошенько подумать, не только ты, но и я сам ни о чем таком не слышал… до поры.
Лэнки умолк и в наступившей тишине свернул тонкими ленивыми пальцами новую сигаретку, а потом прикурил ее от дотлевающего окурка прежней.
По гробовому молчанию, ни разу не нарушенному за все время, пока он возился с сигаретой, Лэнки понял, что мы ждем объяснений. И они не заставили себя ждать.
— Парочку дней назад подгонял я раз за разом свою лошаденку, ругая ее на чем свет стоит. Хотя, конечно, дареному коню в зубы не заглядывают. Но этот — и спереди весь какой-то неправильный, и сзади негожий, да и посередине ничего хорошего в нем нет. Задние ноги рысью скачут, а передние идут себе шагом. И плюс ко всему вечно горбится — ну ни дать ни взять корова, когда под горку топает. И одышка у него, и близорукий к тому же, а единственное достоинство — что по утрам свирепеет и начинает бросаться из стороны в сторону, чтобы прогреться до самого хвоста. Походка такая тяжелая, что все у меня болит и ноет, все-все — с головы до пят. Слышали, наверное, о таких лошадях? Каждый раз, когда копыто касается земли, я чувствую, как мозги у меня в черепушке тарахтят почище сушеного гороха в жестянке.
— Да уж, — кивнул Дэн Порсон. — Знавал я таких лошадей.
Мы, все остальные, тесно сгрудившись, молча ждали продолжения истории, так как по всему было видно, что этот тощий долговязый незнакомец — умелый рассказчик.
— Есть хотелось все сильнее. Перекусить удавалось редко, да и мало к тому же, а тряска на этом проклятом мустанге просто бешеный аппетит нагоняет. И вдруг мелькает передо мной белохвостый олень! Я соскакиваю на землю, привязываю своего скакуна длинной веревкой к иве, а сам — тихонечко, осторожненько перебираюсь через холм. Стреляю — и удача улыбается мне: срезаю наповал молоденького самца. Ну, топаю я к тушке, снимаю все самое лучшее мясо и двигаю себе назад, через кустарник, чтобы упаковать его и уложить на мустанга.
И тут — на тебе! — вырастает откуда ни возьмись огромная фигура — гризли. И такой здоровый, что носом аж небо буравит. В жизни своей не видывал такого большого гризли — куда крупнее любого из тех, что в барах после третьей рюмки расписывают. И так близко он стал от меня, что, когда фыркнул, сдул шляпу с головы. Я мясо-то выронил, шляпу только подхватить успел, да и рванул к лошади со всех ног. А медведь — за мной, по пятам.
Вскочил я в седло, шпоры что есть мочи в мустанга вогнал, и он вихрем понесся в сторону Северного полюса. Но вот беда — совсем я запамятовал о длинной-предлинной веревке, привязанной к иве. Ну и как только натянулась она до конца, мустанг мой кувырком — через голову, а я полетел дальше, прямиком в заросли густого колючего кустарника, который исцарапал и ободрал меня всего вдоль и поперек. Вот поэтому-то моя одежда сейчас в таком плачевном состоянии.
В общем, как перестало у меня в голове мельтешить, присел я и вижу: конек мой снова на ноги вскарабкивается, а медведь уже близко, и явно с мыслью, что сегодня на обед у него будет конина.
Итак, бросается он в атаку. А у дикаря моего поводья вокруг шеи расслаблены, но сбросить их — и думать нечего. Вдобавок коняга теперь уже знает все о веревке и понимает, что никаких шансов выпутаться у него нет. Что же он делает? Как только медведь оказывается рядом, мустанг малость отступает назад, опускает голову, чтобы получше прицелиться, размахивается задними ногами, закидывая их выше ушей на пару ярдов, и со всего размаху бьет медведя прямо в нос.
Гризли был такой огромный, что оба копыта могли поместиться у него на кончике носа совершенно спокойно. От удара он плюхнулся на спину и взревел — прямо как гром загрохотал. Потом поднялся, приложил передние лапы к морде — пощупать, что там от нее осталось, и, видно, уразумев, что осталось совсем немного, решил убраться поскорее, пока и этого не лишили.
Короче, бросился мишка галопом наутек — на трех лапах, поддерживая нос четвертой, чтобы хоть как-то боль утихомирить.
Так и проделал весь путь до самого края горизонта, пока окончательно не скрылся из виду.
А я освободил мустанга, подобрал мясо да винтовку и поскакал себе дальше.
Но теперь лошадка моя вспоминает порой ту проклятую веревку и тогда останавливается как вкопанная и трясет головой. А еще, время от времени, опускает голову и оглядывается назад — проверить, нет ли там медведя, не подкрадывается ли тот к ней снова.
Вот поэтому-то и прозвал я своего мустанга «медвежьей лошадью».
Добравшись до конца истории, Лэнки выдержал паузу, поднялся на ноги с выражением тягчайшей муки на лице и, вздохнув, добавил:
Ознакомительная версия.
