Гласс, в последние дни не видевший ничего, кроме тесной поляны под соснами, окинул взглядом широкую равнину, на которой лишь изредка попадались пологие холмы и тополиные рощицы. Дорогу к реке ему преграждал густой ивняк – ползти в нем было невозможно, но и от полуденного солнца он не спасал. Капли пота потекли по спине и груди, от соли защипало раны. Гласс наклонился попить из холодного ручья и между глотками взглянул на реку – не пойти ли вверх по течению, в погоню за подлецами? И в очередной раз решил, что пока не время.
Необходимость отсрочки, изводившая Гласса, действовала на него, как холодная вода на раскаленное в горниле железо, – укрепляла, делала несгибаемым. Он поклялся выжить хотя бы для того, чтобы отомстить предателям.
Гласс в тот день полз еще часа три и, насколько он мог определить, проделал около двух миль. По обоим берегам реки Гранд песчаные пляжи переходили в травянистые луговины, те сменялись галечными отмелями – на здоровых ногах можно было бы переходить реку вброд, выбирая путь поудобнее. Однако раненому, вынужденному двигаться только ползком, оставался один северный берег.
Каменистые участки давались труднее всего, на первом же привале Хью обнаружил, что шерстяные полосы порвались в клочья. Обмотки хоть и не давали коже стираться, но от синяков не спасали. К колену и ладоням, налившимся чернотой, больно было притронуться, мышцы на левой руке начало сводить судорогой, от голода кружилась голова. Как и предвидел Гласс, добыча не спешила подворачиваться под руку, оставалось питаться растениями.
Жизнь с индейцами пауни научила Гласса разбираться в степных травах. Теперь в болотистых низинах он находил заросли рогоза высотой по грудь – пушистые коричневые головки на тонких зеленых стеблях. Он выкапывал корневище палкой, снимал кожуру и поедал нежные побеги. Правда, болота изобиловали не только зарослями рогоза, но и комарами: те норовили облепить голову, шею и руки. Пока Гласс, изнывая от недоедания, жадно выкапывал стебли, комаров он почти не замечал, зато стоило ему хоть чуть утолить голод – укусы становились невыносимы, и тогда он проползал еще сотню шагов вдоль реки: вдали от застойных болотистых мест комаров водилось меньше.
Так он полз вниз по течению Гранд уже три дня. Рогозы по-прежнему встречались в изобилии, временами попадался дикий лук, Гласс не брезговал одуванчиками и даже ивовыми листьями. Дважды он нападал на ягодные места и не уходил, пока не насытится, – пальцы после этого еще долго оставались пурпурными от сока.
И все же организму требовалось мясо. За двенадцать дней, что прошли после нападения гризли, раненому перепало несколько глотков бульона еще до ухода Фицджеральда с Бриджером, да еще удалось съесть змею. На ягодах и кореньях можно продержаться день-другой, однако чтобы встать на ноги, нужно что-то более питательное. И хотя со змеей ему повезло, вряд ли стоит ожидать такого же везения в будущем.
Впрочем, сидя на месте везения уж точно не дождешься – и на следующее утро Гласс вновь пополз вперед. Если удача не свалится на него случайно, придется добывать ее самому.
8 сентября 1823 года
Скелет бизона он увидел позже, чем учуял нюхом и слухом – над грудой костей, обтянутых шкурой, тучей кружили мухи. Сухожилия по-прежнему держали скелет, не давая ему распасться, зато мясо давно объели хищники. Над тушей гордо возвышалась массивная голова с изогнутыми рогами, но и ее не оставили без внимания – глаза были выклеваны птицами.
При виде туши Гласс не испытал отвращения – только разочарование: мясо, которое ему так пригодилось бы, растащили другие. По обилию следов вокруг бизона он заключил, что туша лежит здесь дня четыре или пять. Раненый вдруг представил, что и его скелет точно так же валяется где-то в дальнем клочке прерии, объеденный птицами и койотами; в памяти всплыла строка из Писания – «прах ты и в прах возвратишься». Неужели так оно и происходит?
Впрочем, мысли его тут же вернулись к действительности. Хью не раз видел, как индейцы, не имея другой пищи, вываривали шкуру зверя и получали клейкую съедобную массу. Он охотно бы повторил их опыт, только варить здесь было не в чем: ни котла, ни другой подходящей емкости. Тогда Гласс попробовал другое: подняв лежащий рядом с тушей камень размером с голову, он левой рукой неловко запустил им в грудную клетку жертвы. Хрустнуло ребро, Хью взял в руки обломок. Костного мозга, на который он так надеялся, там не оказалось. Значит, нужна кость потолще.
Чуть поодаль лежала передняя нога, обглоданная до самого копыта. Раненый уложил ее на плоский камень и стукнул сверху другим; после нескольких ударов появилась трещина, и наконец кость раскололась.
В середине, как и ожидал Гласс, еще оставался зеленоватый костный мозг. Позже он вспомнил, что запах с самого начала показался странным, но в тот миг голод затмил способность соображать: не обращая внимания на горечь, раненый высосал жидкость из кости, потом обломком ребра расковырял середину и достал остальное. Костный мозг легко глотался, и Гласс, наслаждаясь едой и даже самим процессом ее поглощения, чуть не час провел над тушей, разбивая кости и доставая содержимое.
Здесь его и застал первый спазм. В животе заныло, разом ослабли руки, Гласс рухнул на бок. Голову распирало изнутри, все тело прошиб пот. Вдруг боль собралась в точку, как сфокусированный в линзе луч, кишечник ожгло жаром, к горлу неотвратимо подступила тошнота. Гласса стало рвать – тело сотрясалось от спазмов, поток извергаемой из желудка горечи чуть не раздирал раненое горло.
Так он пролежал два часа. Желудок, даже опустошенный, то и дело сводило спазмами; в промежутках Гласс боялся пошевелиться, чтобы лишним движением не вызвать очередной приступ тошноты и боли.
Переждав первую вспышку, Гласс попытался отползти от туши, где все пропитывал одуряюще сладкий запах, однако голову обожгло болью, вернулась тошнота. Из последних сил раненый добрался до густого ивняка неподалеку, откинулся на бок и провалился то ли в сон, то ли в забытье.
Организм очищался от тухлятины целый день и всю ночь, к боли от прежних ран добавилось изнеможение и охватившая все тело усталость. Силы таяли, как песок в песочных часах: рано или поздно очередная песчинка станет последней, движение остановится. Перед глазами, даже в забытьи, неотступно маячил бизоний скелет – обглоданные останки сильного гордого зверя, гниющие посреди прерии.
Утром на третий день Гласс проснулся голодным: желудок повелительно требовал еды – значит, яд из организма ушел. Накануне Гласс еще пытался проползти дальше вдоль реки, частично из-за надежды добыть пищу, но больше из-за нежелания терять время. За два дня он проделал не больше четверти мили. Отравление стоило ему не только задержки: оно его надломило, истощив и без того слабые силы.
