Вскоре вернулась старуха. Она принесла шкуру, очищенную и натянутую на раму, словно на барабан. Когда она втаскивала эту громоздкую конструкцию через порог комнаты, я было встал помочь ей, но Мейфилд — чересчур резковато, пожалуй — одернул меня и попросил сидеть.
— Она сама, — сказал хозяин.
Старуха отволокла раму в дальний угол, где мы все могли полюбоваться необычным оттенком медвежьей шкуры. Затем, утерев пот со лба и тяжело ступая, женщина покинула комнату.
— Ваша служанка слишком стара для таких дел, — заметил я.
Мейфилд, покачав головой, возразил:
— Нет, она ураган. Пробовал я отправить ее на работу полегче и попроще, но она и слушать меня не стала. Обожает, в общем, тяжелый ручной труд.
— Что-то я не заметил на ее лице радости. Должно быть, старуха держит ее глубоко в себе?
— Мой тебе совет: выкинь ты эту чушь из головы.
— Не то чтобы она мне докучала…
— Зато ты докучаешь мне.
Тут вмешался Чарли:
— Как насчет награды за шкуру?
Мейфилд посмотрел на меня, затем на Чарли и швырнул через стол пять двойных орлов. Схватив монеты, Чарли отдал мне две. Я принял их и решил: пора кутить, кутить как никогда безумно. Деньги… Что наша жизнь без них? Жажда богатства у нас в крови, в самой душе.
Мейфилд тем временем позвонил в третий, самый большой колокольчик, и в коридоре послышались торопливые шаги. Я уже было приготовился, что на нас накинутся трапперы, ан нет. В комнату вбежало семь размалеванных шлюх: все в платьях с оборками и кружевами, все пьяные. Они тут же принялись за работу, то есть за нас, изображая любопытство, веселье, любвеобилие, похоть. Одна заговорила голосом маленькой девочки, видимо, так решив пробудить в нас желание.
Меня шлюхи быстро утомили, Чарли же, напротив, пребывал в наидобрейшем расположении духа. Его симпатия к Мейфилду росла на глазах. Внезапно в Мейфилде я увидел будущего Чарли, такого, каким братец станет, если проживет еще достаточно долго. И не соврал, не ошибся мертвый старатель: физиономии у Чарли и Мейфилда схожи, разве что Мейфилд старше, грузнее и алкоголя успел залить в себя вдвое больше. Как я мечтаю о мирной, размеренной жизни торговца, так Чарли желает бесконечного веселья и крови. Правда, не сам он станет лить эту кровь, он будет отправлять на убийство других, прячась за стеной вооруженных до зубов солдат, отсиживаясь в пропахшей духами комнате. И мясистые девицы станут подливать ему бренди в стакан и ползать по полу, визжа по-детски, задрав зад и пьяно трясясь от фальшивого смеха.
Мейфилд заметил, что я не предаюсь общему веселью как положено, с душой, и спросил, обиженный:
— Мои женщины тебя не устраивают?
— Нет, женщины — первый сорт.
— Тогда чего скис? Может, дело в бренди?
— И бренди у вас отменный, спасибо.
— Здесь накурено? Хочешь, я прикажу проветрить? Или тебе опахало?
— Не надо, все хорошо.
— Тогда в чем же дело? У тебя на родине принято недобро коситься на хозяина? — Мейфилд обратился к Чарли: — Честно признаться, я был в Орегоне, но как-то не интересовался его бытом.
— Что за дела привели вас в Орегон? — спросил Чарли.
— Сейчас уже не упомню. В юности меня часто посещали отчаянные мысли, и я гонялся то за одной мечтой, то за другой… В Орегоне, кстати, понес огромный убыток. Меня ограбили. Один хромец. Вы двое не хромаете, а?
— Вы сами видели, как мы вошли, — ответил Чарли.
— В тот момент я не обратил внимания. — Полушутливым тоном Мейфилд спросил: — Не соизволите ли встать и щелкнуть каблуками?
— Решительно возражаю, — ответил я.
— У нас обоих ноги крепкие и здоровые, — уверенно добавил Чарли.
— Но каблучками не щелкните? — спросил у меня Мейфилд.
— Да я скорее подохну.
— Какой недружелюбный, — заметил Мейфилд моему братцу.
— Сегодня — он, завтра — я, — ответил Чарли.
— Ну, сегодня мне больше нравишься ты, — заключил Мейфилд.
— Так что забрал у вас тот хромой? — спросил Чарли.
— Мешочек золотой пыли на двадцать долларов и кольт-патерсон с перламутровой рукояткой, которому вообще цены не было. Салун, в котором меня ограбили, назывался «Царственный боров». Вы, парни, как, бывали в нем? В малых городках дела идут то на лад, то под гору. Не удивлюсь, если этого салуна больше нет.
— Он стоит, как и стоял.
— У того хромца был при себе ножик с загнутым лезвием, по типу серпа.
— А, так это ж Робинсон, — вспомнил Чарли.
Мейфилд резко выпрямился.
— Как? Ты его знаешь? Уверен?
Чарли кивнул.
— Вашего хромца зовут Джеймс Робинсон.
— Ты что творишь? — спросил я у Чарли, и тот, пока Мейфилд возился с пером и чернильницей, записывая имя обидчика, ущипнул меня за бедро.
— Он так и живет в Орегоне? — затаив дыхание, спросил Мейфилд.
— Да, никуда он не делся. При нем все тот же кривой нож, а хромота давно прошла, временная хворь. Правда, сыскать Робинсона легко: все в том же салуне. Он сидит себе, пьет и откалывает шуточки, над которыми никто не смеется. Такие вот они глупые и неуместные.
— Частенько я его вспоминаю, — признался Мейфилд. Убрав перо в подставку, он сказал: — Я его тем же серпом и выпотрошу, а потом за собственные кишки подвешу.
Услышав обещание столь показательной расправы, я невольно закатил глаза. Кишки не выдержат и веса малого ребенка, не то что взрослого мужчины. Извинившись, Мейфилд пошел отлить, и мы с Чарли, улучив момент, пошептались.
— Какого хрена ты вот так запросто выдал Робинсона?
— Да он от тифа помер с полгода как.
— Помер? Ты уверен?
— Не сойти мне с места. В прошлый раз я навещал его вдову. Кстати, у нее искусственная челюсть. Ты не знал? Представляешь, прихожу к ней, а она такая вынимает зубы и кладет в стакан с водой. Меня чуть на месте не вырвало.
Мимо прошла шлюха. Она пощекотала Чарли за подбородок, и он мечтательным тоном произнес:
— Что скажешь, останемся здесь на ночь?
— Я за то, чтобы ехать дальше. Утром ты опять проснешься весь больной, и мы потеряем день. К тому же от Мейфилда я, кроме беды, ничего не жду.
— Если кому беда и грозит, так только самому Мейфилду.
— Беда есть беда. Лучше едем дальше.
Чарли покачал головой.
— Прости, братец, сегодня я расчехлю свой маленький томагавк и выйду на тропу войны.
В этот момент Мейфилд вернулся из туалета. Застегивая на ходу ширинку, он произнес:
— Что за дела? Никак знаменитые братья Систерс шепчутся у меня за спиной? Никогда бы не подумал…
А шлюх, этих кошечек, при нас в комнате оставил.
