— Что за дела? Никак знаменитые братья Систерс шепчутся у меня за спиной? Никогда бы не подумал…
А шлюх, этих кошечек, при нас в комнате оставил.
После трех стаканов бренди Чарли побагровел. Нализавшись до поросячьего визга, он стал расспрашивать Мейфилда о делах, об успехах. Говорил братец в почтительном тоне, что ему совсем не идет. Мейфилд отвечал рассеянно, ничего конкретного не сказав, но я все же понял: мужику подфартило, и вот он изо всех сил тратит кровные денежки.
Устав от притворных шуточек, я быстро напился. Ко мне на колени то и дело подсаживались шлюхи. Они дразнили меня, а потом, когда мой член твердел, смеялись (надо мной ли, над членом?) и спешили уделить внимание либо Чарли, либо хозяину. Помню, как я поднялся, чтобы поправить в штанах свое налитое кровью хозяйство, и заметил: хозяйства Чарли и Мейфилда в равной степени налиты кровью… Представляете, сидят себе джентльмены за будничной беседой, а в штанах у них, ни много ни мало, стояк.
Постепенно бренди залил мне глаза, и все шлюхи стали на одно лицо. Смех, лопотание и запах парфюма слились, образуя пеструю смесь. Букет, одновременно соблазнительный и тошнотворный.
Мейфилд и Чарли увлеченно беседовали… То есть думали, что беседуют, на самом деле каждый из них слушал исключительно себя любимого. Чарли шутил над моей привычкой чистить зубы, а Мейфилд разоблачал миф о волшебной лозе. Снова и снова без устали прогоняли они монологи по кругу. Мне осточертело слушать их треп. Как напьется человек, так ему все становится безразличным. Он один, сам с собой, и собутыльники остаются за крепчайшей стеной отчуждения.
Я выпил стаканчик, потом еще один и тут заметил в дальнем углу женщину. Она стояла сама по себе, у окна. Худощавая, бледная. Вокруг глаз у нее темнели круги — след тревог и недосыпания.
Несмотря на болезненный вид, женщина показалась мне настоящей красавицей. Глаза у нее были цвета нефрита, а золотистые локоны ниспадали до самой поясницы. Черт, бренди… С ним море по колено и стыд неведом. Я беззастенчиво пялился на даму до тех пор, пока она не соизволила посмотреть на меня в ответ и с жалостью улыбнуться. Я подмигнул ей, чем вызвал еще больше жалости. Незнакомка покинула комнату, оставив дверь за собой приоткрытой.
Глядя по-бараньи на выход, я спросил у Мейфилда:
— А кто это?
— Кто? — переспросил он.
— Конь в пальто, — поддел меня Чарли, и шлюхи разом захохотали.
Я вышел в коридор и застал там златовласую женщину. Она курила. Увидев меня, она нисколько не удивилась, как, впрочем, и не обрадовалась. Видимо, каждый раз, как моя прекрасная незнакомка покидала общество занятого гостями Мейфилда, за ней кто-нибудь да увивался. Со временем она и привыкла к вниманию. Потянувшись снять шляпу, я нащупал лишь собственную макушку.
— Не знаю, как вам, но мне в гостиной осточертело.
Дама не ответила, и я добавил:
— Нас с братом угораздило продать Мейфилду шкуру медведицы, и вот приходится сидеть, выслушивать его хвастовство и враки.
Дама продолжала смотреть на меня, не говоря ни слова. Она только загадочно улыбалась, выдыхая через рот папиросный дым.
— Что вы здесь делаете? — поинтересовался я.
— Здесь мой дом. Я веду счета для мистера Мейфилда.
— Вы живете в гостиничной комнате или какой другой?
Я задал вопрос, задавать который не стоило. А все бренди, алкоголь виноват. Хватит, Эли, хватит пьянствовать! По счастью, дама ни капли не оскорбилась.
— Живу в обычной гостиничной комнате, — ответила она. — Иногда перебираюсь в пустую, незанятую. Так, ради забавы.
— Что же тут забавного? — не понял я. — Разве комнаты в гостинице не одинаковые?
— С виду одинаковые, да. Но разница между ними есть, и она существенна.
Как ответить на такое? Выпитый бренди уже развязывал язык, дабы я мог сболтнуть очередную глупость, однако тут разумная часть меня возобладала над упившейся. Я закрыл рот, так и не издав ни звука. Молодец! Эх, молодец, Эли, сдержался!
Дама огляделась, ища, куда бы выкинуть окурок папиросы, и я подставил раскрытую ладонь. Когда бычок оказался у меня в руке, я пальцами зажал тлеющий кончик и невозмутимо посмотрел на женщину. Мол, вот как я умею терпеть боль. Боль я и правда могу терпеть очень сильную и очень долго. А, что взять с пьяного!.. Я спрятал пепел и обугленную бумагу в карман. Дама продолжала глядеть на меня холодно, отстраненно.
— Не понимаю вас, мэм.
— В каком смысле?
— Не могу взять в толк: вы рады, опечалены, разъярены или еще что?
— Я больна.
— И чем же?
Из кармана платья она извлекла платок в засохших пятнах крови и показала его мне с дьявольской улыбкой. Я же, не уловив ничего забавного, ошеломленный, посмотрел на пятна. Совершенно не думая, спросил у незнакомки: не умирает ли она. Женщина сразу помрачнела. Я же принялся поспешно сыпать извинениями:
— Не отвечайте! Я слишком много выпил. Прошу, извините меня. Ответьте же, я прощен?
Она не ответила, но и обиды, кажется, не затаила. Что ж, буду вести себя как ни в чем не бывало.
— Могу ли поинтересоваться, — как можно беззаботнее спросил я, — куда вы сейчас направляетесь?
— Никуда особенно идти не думала. Да и куда бы я пошла? По ночам открыта лишь гостиница.
— Надо же, — прищелкнул я языком. — Похоже, вы меня здесь дожидались.
— Нет, не дожидалась.
— А вот и дожидались. Нарочно оставили дверь приоткрытой, чтобы я за вами последовал.
— Все не так.
— А я говорю: так.
Тут в конце коридора что-то скрипнуло. Обернувшись, мы увидели на вершине лестницы траппера: он подслушивал и теперь смотрел на нас с мрачной миной.
— Шла бы ты к себе в комнату, — сказал он женщине.
— Твое какое дело? — ответила та.
— Разве не на Мейфилда я пашу?
— Так и я тоже. И прямо сейчас я беседую с его гостем.
— Смотри, беды не оберешься.
— Кто же посмеет чинить мне неприятности?
— Сама знаешь. Он.
— Эй, ты, — окликнул я траппера.
— Чего?
— Давай-ка, топай отсюда.
Постояв немного в молчании, траппер запустил пальцы в иссиня-черную бороду и поскреб челюсть. Затем развернулся и пошел прочь. Когда он поднимался по лестнице, бухгалтерша призналась:
— Он следует за мной по пятам. Приходится на ночь запирать дверь в спальню.
— Мейфилд — ваш кавалер, да?
Указав на шлюх в зале, она ответила:
— Он предпочитает не ограничивать себя.
Что-то темнит она, подумалось мне, и женщина, видя мое кислое выражение, добавила:
