– Я уже слышала об этом, – сказала Кора, заметив, что гурон замолчал.
Он старался подавить в себе бурное волнение, которое начало разгораться в нем ярким пламенем при воспоминании о нанесенных ему обидах.
– Но виноват ли Хитрая Лисица, что голова его сделана не из камня? Кто дал ему огненную воду? Кто превратил его в низкого человека? Бледнолицые, люди твоего цвета!
– А разве я виновата, что на свете встречаются бессовестные люди с тем же цветом лица, как у меня? – спокойно спросила Кора.
– Нет. Магуа – воин, а не глупец. Я знаю, такие, как ты, никогда не раскрывают губ, чтобы выпить огненной жидкости. Великий Дух дал тебе мудрость.
– Что же я могу сделать или сказать, чтобы облегчить последствия твоих несчастий или заблуждений?
– Слушай, – повторил индеец, снова приняв спокойный и горделивый вид. – Когда французские и английские отцы вырыли из земли свои томагавки, Лисица встал в ряды мохоков и выступил против своего собственного племени. Бледнолицые выгнали краснокожих из лесов, в которых они охотились, и теперь, когда индейские племена воюют, их ведет белый человек. Великий вождь при Хорикэне, твой отец, стоял во главе нашего отряда. Он приказывал мохокам делать то одно, то другое, и они его слушались. Он объявил: если индеец напьется огненной воды и придет в полотняные вигвамы его воинов, это не будет забыто. Магуа неосмотрительно раскрыл свой рот, и жгучий напиток привел его в хижину Мунро. Пусть дочь седовласого скажет, что сделал вождь.
– Он не забыл своих обещаний и поступил справедливо, наказав виновного, – ответила бесстрашная девушка.
– «Справедливо»! – повторил индеец, бросая злобный взгляд на ее спокойное лицо. – Разве справедливо, сделав зло, наказывать за него? Магуа был сам не свой, говорила и действовала огненная вода, а не он. Не поверил этому Мунро. Вождя гуронов связали при бледнолицых воинах и били, точно собаку!
Кора молчала, не зная, что ответить на эти слова.
– Смотри! – продолжал Магуа, срывая легкий лоскут ситца, который скрывал его раскрашенную грудь. – Смотри: вот рубцы от ран, нанесенных ножами и пулями. Этими шрамами воин может хвалиться перед своими соплеменниками, но, по милости седовласого, на спине вождя гуронов остались знаки, которые он должен скрывать под разноцветными материями белых.
– А я думала, – сказала Кора, – что индейский вождь терпелив, что его дух не чувствует и не знает боли, которую выносит его тело.
– Когда чиппевеи[11] привязали Магуа к столбу и нанесли ему вот эту рану, – ответил краснокожий, показывая пальцем на глубокий шрам, – гурон смеялся им в глаза, говоря, что только женщины способны так нежно колоть. В те минуты его дух был в облаках. Но когда он ощущал удары Мунро, его приниженный дух лежал под березой. Дух гурона никогда не опьяняется и никогда ничего не забывает.
– Но его можно успокоить. Если мой отец несправедливо поступил с тобой, покажи ему, что индеец способен простить оскорбление и вернуть ему его дочерей. От майора Хейворда ты уже слышал…
Магуа сурово покачал головой: он не хотел снова выслушивать то, что в душе презирал.
– Чего же ты требуешь? – продолжала Кора после нескольких минут томительного молчания, чувствуя, что благородный и великодушный Дункан был жестоко обманут хитростью дикаря.
– Я требую того, что в обычаях гурона: добра за добро, зла за зло.
– Значит, ты хочешь отомстить беззащитным дочерям за обиду, нанесенную тебе Мунро? Разве не достойнее храброго мужа пойти прямо к нему и потребовать удовлетворения?
– Руки бледнолицых длинны, их ножи остры, – ответил дикарь и злобно засмеялся: – Зачем Лисице становиться под выстрелы воинов Мунро, когда в руках гурона душа седовласого!
– Скажи, Магуа, что ты хочешь сделать? – произнесла Кора, делая величайшее усилие, чтобы говорить твердо и спокойно. – Хочешь ли ты отвести нас куда-нибудь в лесные чащи или ты задумал еще большее зло? Разве нет таких подарков, которые могли бы загладить нанесенное тебе оскорбление и смягчить твое сердце? Прошу тебя по крайней мере освободить мою кроткую сестру, излей на одну меня всю твою злобу. Приобрети богатство, отпустив ее; удовлетвори свою месть, обрушив твой гнев лишь на одну жертву. Если старик потеряет обеих дочерей, он, вероятно, сойдет в могилу. Кто же тогда даст Лисице щедрые дары?
– Слушай, – снова сказал гурон. – Светлоглазая вернется на берег Хорикэна и все расскажет старому вождю, если только темноволосая девушка поклянется именем Великого Духа своих праотцев не солгать.
– А что я должна обещать? – спросила Кора, сдерживая ярость туземца своей женской гордостью и спокойствием.
– Когда Магуа покинул гуронов, его жену отдали другому вождю. Теперь Магуа снова подружился с ними и вернется обратно к могилам своего племени, туда, на берега Великого Озера. Дочь английского вождя должна идти с ним и навсегда поселиться в его вигваме.
Подавляя в себе возмущение, гордая Кора спокойно спросила индейца:
– Приятно ли будет Магуа делить свое жилище с женой, которую он не любит, с женой чуждого ему племени бледнолицых? Я думаю, он поступит лучше, приняв золото Мунро и купив своими дарами сердце какой-нибудь гуронской девушки.
С минуту индеец молчал, глядя в лицо Коры с таким выражением, что ее глаза стыдливо опустились. Потом он ответил с особенным злорадством:
– В таком случае, снова почувствовав удары на своей спине, гурон знал бы, где найти женщину, которой он передал бы свое страдание. Красивая дочь Мунро носила бы для него воду, жала его хлеб, жарила пищу. Тело седого вождя спало бы среди пушек, но Хитрая Лисица держал бы его сердце в своих руках.
– Чудовище! Ты вполне заслуживаешь своего прозвища! – вскрикнулa Кора, охваченная порывом негодования. – Только дьявол может придумать такую месть! Но ошибаешься: ты считаешь себя слишком сильным. Правда, в твоих руках сердце Мунро, но оно не побоится твоей злобы, как бы велика она ни была!
Смелые слова девушки вызвали на лице гурона зловещую улыбку, которая обличала непоколебимость его намерений; он знаком показал, что переговоры закончились. Кора уже пожалела о своей резкости, но Магуа поднялся с места и пошел к своим товарищам.
Хейворд подбежал к взволнованной девушке и спросил ее, чем окончилась беседа, за которой он внимательно следил.
Не желая тревожить Алису, Кора не дала Дункану прямого ответа, только выражение ее лица показало майору, что переговоры не имели успеха; о том же говорили тревожные взгляды, которые она бросала на индейцев. Алиса засыпала ее вопросами относительно ожидавшей их участи, но Кора только протянула руку к темной группе краснокожих и в глубоком волнении прошептала, прижав младшую сестру к своей груди:
