— Славно, — проговорил тот. — Очень славно. Удивительно, отчего это ты, белый человек, заботишься так об апаче?
Маккенна, снова улыбнувшись, пожал плечами.
— Я никогда не любил доискиваться причин, — ответил он.
Старик кивнул.
— Ты поразительно мудр для своих юных лет, — сказал он. — Отчего это?
— От опыта, — отвечал Маккенна, вновь омывая морщинистое лицо. — Выпьешь ещё воды?
— Да, немного, спасибо…
Он сделал несколько медленных глотков, больше уже не мог пить и пролил остаток себе на грудь. Улыбнулся, покачав в смущении головой.
— Старый дурак, старый дурак, — тихо промолвил он.
— Может, и старый, — согласился Маккенна, — только не дурак.
— Грасиас, — прошептал старик и затих.
Его молодой спутник тоже задумался. Говорить было слишком жарко. Кроме того, что говори, что нет, а место это было не слишком хорошо для белого человека. Маккенна подумывал о том, где может пребывать в этот миг Пелон, кого выслеживает в настоящее время этот отщепенец — ренегат из группы чирикауа-апачей? Мысль о Пелоне пришла сама собой. Только в этом месяце этот полукровка-апаче распустил слух из своей потайной берлоги в мексиканской Сьерре о том, что отправляется снова на север и что в особенности у него есть дела здесь, в бассейне Выжженный Рог, и потому он будет считать этот выжженный край prohibiento — закрытым для белых во время своего визита. Когда Маккенна услышал об этой новости, он задумался, для чего такой тип, как Пелон, мог стремиться в Аризону с риском для собственной шеи? И армия, и полицейский департамент числили его уже давно в рубрике «разыскивается для совершения казни»; о нём не слыхали к северу от мексиканской границы ещё с 94-го года, когда он, по слухам, сопровождал Малыша Апача во время его последнего набега.
Маккенна покачал головой. Не следовало бы ему сидеть здесь, у единственного источника воды на пятьдесят миль в округе, когда Пелон Лопес на свободе. Он бы и не сидел, если б не эта задержка — умирающий древний воин у ручья. Облегчить ему последние минуты было делом необходимым, нельзя же оставить несчастного старика лежать на солнцепёке, — но в то же время было это опасным и безрассудно рискованным делом, а Маккенна не был ни отчаянным, ни безрассудным человеком. Конечно, на дикой территории больше не было индейских войн. С апачами как с организованной военной силой было покончено по всей Аризоне. Но одинокие волки из разбросанных банд, подобно Пелону, действовали активнее, чем прежде. Если оседлому населению в этих краях ныне нечего было бояться индейцев, то у золотоискателей и кочующих людей опасений было куда как достаточно. Глен Маккенна вновь покачал головой, прекрасно сознавая, что здесь, в Яки-Спринге, в пустыне Выжженного Рога, в июле 1897 года, он находился в реальной, самой непосредственной опасности.
— Старик, — сказал он с тревогой, — ты не поведал мне своего имени. Мне кажется, это уместно, ведь я могу повстречаться с кем-либо из твоих соплеменников, которые пожелают разузнать о тебе.
Теперь уже старик покачал головой из стороны в сторону.
— Ты можешь их встретить, — ответил он, — но моим людям безразлично, где я. Когда становишься стар и беззуб и не в силах больше ни работать, ни охотиться, никто не позаботится о тебе, разве что какой-нибудь белый вроде тебя. Эту особенность твоего народа я никогда не мог понять. Он не отвергает своих стариков. Это необычная слабость для расы, столь кровавой во всём остальном, не правда ли?
— Да, — согласился Маккенна, — я думаю, ты прав.
Молчание воцарилось снова, и теперь жестокая мощь солнца начинала ослабевать. Но старик больше уже не видел ясным взором выжженную и печёную землю, которую любил.
— Скоро вечер, — проговорил он, — а зовут меня Энх. Ты знаешь, что это значит, Маккенна? Луговая Собачка.
— Что ж, Энх, — ответил Маккенна, — верно, близится вечер. Солнце почти село за жёлтыми горами. Скоро оно уже не будет к тебе таким свирепым. Ночной воздух оживит твои силы. Мы продолжим путь. Я знаю, как лучше всего добраться до Хила-Сиги. Если нам повезёт, мы будем там к рассвету. Что ты на это скажешь, Луговая Собачка?
Воцарилось молчание, затем старик промолвил:
— Ты знаешь, что я скажу на это. Я слышал речь человека, проведшего без воды два-три дня, то есть безумную речь, и ты сам знаешь, что она безумна.
— Ладно, — сказал Маккенна. — Я вижу, что ты не боишься.
— Нет, ничуть. Я прожил долгую жизнь и не однажды встречался со смертью. Но мне хочется сделать для тебя то, что у меня на уме, и сделать это сейчас, прежде чем погаснет последний свет дня. Пор фавор,[2] приподними меня, сынок, и подай мне заострённую палочку, чтобы я смог нарисовать кое-что на песке.
Маккенна продолжал сидеть неподвижно.
— Это ты утратил разум, старик, — проговорил он. — Для чего мне твои рисунки на песке? Не трать сил, отдохни. Я не оставлю тебя.
— Нет, я хочу нарисовать для тебя эту картинку, слышишь? Я хочу ещё, чтобы ты запечатлел её в своей памяти. Я прошу тебя об этом; я хочу, чтобы ты запомнил её, и когда меня не станет, чтобы ты отправился туда и поглядел на это место собственными глазами. Обещаешь?
— Мне не нужна эта картинка, старик. Мне более чем достаточно твоей благодарности. Я рад был перенести тебя сюда, в тень, поближе к воде. Заслуга невелика.
— То была величайшая услуга, — ответил собеседник. — Принеси же мне палочку и приподними меня, как я просил.
Маккенна понял, что умирающий патриарх-индеец твёрдо вознамерился выполнить задуманное: начертить на песке какую-нибудь языческую нелепицу в знак неоплатной признательности; и поэтому он взял палочку и передал старику, приподняв его так, чтобы тот смог водить ею.
Старик собрал все силы для этого предприятия, обретая последнюю ясность ума и зрения. Он чертил быстро, но не беспорядочно. Казалось, он не стоял теперь на закате последнего дня своей жизни, а всего лишь беседовал с надёжным товарищем за ужином у костра, который оба оставят позади и ускачут прочь, едва взойдёт луна. Маккенна был поражён размахом и точностью карты, которая вырисовывалась у ручья на гладком красном песке. Всего за несколько секунд старик-апаче изобразил горы, перевалы, тропы, источники и всё остальное. Всё это расположилось на его песчаном холсте словно прекрасная живопись, и Маккенна поспешно проговорил — даже не без чувства ужаса:
— О, да я же знаю этот край: он лежит к северо-западу от старого форта Уингейт, что в Нью-Мексико. Я вижу Чакра-Месу. Вот каньон Чако. А это — Дьяволов перевал? Да, узнаю, это он. И руины Кин-Иен. Горы Часка. Поразительно.
