Буркин сел, и взгляд его упал на пол: он принялся вдруг рассматривать его. Восхитился:
— Работа, достойная мастера! По-моему, он очень любил свою работу. Как считаешь?
Питер осмотрелся.
— Очень загадочное место, сынок, не правда ли? По-моему, оно такое, потому что связано с Тэквайзом или еще с какой-то загадкой. Я не слишком-то верю россказням индейцев, но некоторые из них знают такие вещи, о существовании которых мы даже и не подозреваем. Индейцы плохие люди, хотя я, малыш, никогда и не понимал их так, как твой отец.
Видишь изображенную на полу черную птицу? Взгляни на ее красные глаза из камней граната. Некоторые называют их еще и рубинами, но это не одно и то же. На севере, в пустыне, есть один потухший кратер. Индейцы называют его Фасги, что означает что-то вроде желанного, но недостижимого... Там и я как-то нашел несколько таких вот гранатов, показал одному человеку в салуне. Тот сначала схватил их, но потом сделал вид, будто они его мало интересуют, и назначил мизерную цену. Я же видел его насквозь. Он решил, что это рубины и что я в них совсем не разбираюсь. Предложил мне за камни гроши, а я закрыл их рукой и отказался продавать. Сказал, что, мол, хочу подарить эти красные камешки одной своей знакомой, чтобы та сделала себе из них бусы. Так знаешь, покупатель этот прямо весь взмок от беспокойства! Ему так хотелось заполучить эти камешки, что он снова даже не стал и проверять их.
Еще я приврал ему, что моей знакомой эти камни очень понравились, поэтому-то я и раздумал их продавать так дешево и менее чем за сто долларов не отдам. Тот так и подскочил от радости, выложив мне тут же сто долларов за штуку.
Не могу сказать, что поступил нечестно, ведь я даже не говорил ему, что это рубины, а назвал их просто красными камешками. Он и решил, что хитро обвел меня вокруг пальца, потому что такая старая крыса пустыни, как Буркин, вообще не в состоянии разбираться в драгоценностях. Вот почему я спокойно взял его деньги. Накупил себе еды и снова отправился за гранатами. Посещая салуны или другие присутственные места, где появлялось много новичков, я брал с собой эти гранаты и вроде бы внимательно изучал их, рассматривал, сидя за столом. И, рано или поздно, кто-нибудь обязательно покупал их. Приманка срабатывала.
«Исключительно прелестные красные камешки, — говорил я, будто навеселе, вслух. — Моя женщина очень обрадуется им. Она сможет сделать себе бусы».
И знаешь что, малыш? Многие пытались уговорить меня продать им эти камешки. А я, наверное, оказывался очень слабым, потому что каждый раз им удавалось уговорить меня. На эти деньги, ни о чем не беспокоясь, я жил целый год.
И вот теперь опять решил направиться отсюда в кратер, поискать те камешки. Это не очень-то просто, малыш, их трудно обнаружить, но знаю, что гранаты там есть.
Питер гостил у меня еще с неделю, научил меня печь лепешки, бисквиты и делать по хозяйству многие другие незамысловатые вещи. Я узнал от него, как обнаружить золото, как промывать золотоносный песок... Потом Буркин уехал. И в тот момент я даже не мог предположить, что пройдет очень много времени, прежде чем мы снова с ним встретимся.
Проходили дни. Мы с Франческо часто ездили в горы и пустыню, а иногда вместе с его отцом и другими кахыоллами отправлялись взглянуть, какой будет в этом году урожай желудей, Очень важно было успеть их собрать, пока не уничтожили белки и другие животные и птицы. Была и другая опасность: если погода продержится влажной, желуди могли до срока упасть на землю, начать гнить, а ведь, как я уже упомянул, это основная пища кахьюллов.
Мы скакали вдоль высохших рек, чтобы посмотреть на созревшую фасоль, отыскать тунцов, которые могли зацепиться за кактусы. Индейцы хорошо знали каждое растение в пустыне, что оно могло дать — зерна, фрукты или орехи.
Как-то раз мы пересекли едва заметную тропу, уходившую далеко в горы. Когда я ступил на нее, индейцы тотчас попросили меня вернуться.
— Это тропа Старого Народа, — объяснил Франческо.
— Ты никогда не ездил по ней? — поинтересовался я.
— Это их тропа. У нас есть свои.
— А вдруг она ведет к воде?
— Все равно, это не наша тропа.
Мы обошли стороной еще несколько подобных тропинок. И я не мог понять почему. Может быть, вода, к которой они вели, уже ушла, а рощи, где собирался Старый Народ, исчезли с лица земли? И вообще, кто он, этот Старый Народ?
С каждым днем, путешествуя, я узнавал все больше неизведанного. В поездках по горам и пустыне старался запомнить, какие растения индейцы собирали, а какие обходили стороной. Конечно, я многое постигал, еще когда передвигался по пустыне с отцом, Фарлеем и другими. Но лишь теперь понял, что земля, на которой жили кахьюллы, благодаря тому, что в пустыне она была ниже уровня моря, а горы возвышались над ней на десять тысяч футов, — земля эта очень богата растительностью, в отличие от владений индейцев иных племен.
Иногда мы встречали других кахьюллов и чемехавов, которые всегда узнавали меня, потому что я был сыном Верна. Помнили, что отец нашел их в тяжелое голодное время и привел им целое стадо. Тогда, в сезон дождей, сырость сгубила весь урожай желудей, фасоли и прочих растений, от которых зависела жизнь индейцев: все было уничтожено дождем. Отец спас им тогда жизнь, и они платили ему, чем могли. Как-то раз совершенно незнакомый индеец неожиданно подошел к дверям дома, сообщив о приближающихся всадниках, и я едва успел укрыться в дюнах...
Так дни складывались в недели, недели — в месяцы, месяцы — в годы... Я продолжал сидеть над книгами, читая медленно, запоминая незнакомые слова, стараясь вникнуть в их значение.
Вряд ли теперь, спустя столько времени, кто-нибудь из моих врагов сомневался еще в моей гибели. Но мой дед, очевидно, был весьма беспокойным человеком. А может быть, до него дошли слухи, что дом Тэквайза в пустыне обитаем? Однако, когда незнакомые люди попытались однажды проникнуть ко мне, то немедленно были остановлены кахыоллами, которые с хитроумно изогнутыми луками и ружьями наизготове, словно привидения, летали по пустыне. Незнакомцы повернули коней и пустились наутек, ожидая в любой момент пулю или стрелу в спину и, наверное, раскаиваясь в том, что осмелились заглянуть сюда: кахыоллы преследовали их несколько миль подряд.
Я не сразу привык к уединенности жизни в пустынном краю, где, по воле судеб, мне пришлось жить. Перевал между горами Сан-Джакинто и горой Сан-Гордонио был удобным и самым красивым изо всех перевалов, ведущих к побережью. Но никто из белых не рисковал пользоваться им. Если смотреть с берега, на расстоянии было видно, как высоки пики гор и как мощно вздымались они к небу: мрачные скалы отпугивали, и переход в этом месте казался неосуществимым.
