всему полу валялись погнутые ружья и обломки мебели, клочки одежки и даже куски шкуры. Ничего удивительного, так и должна выглядеть комната, где произошла драка между семнадцатью мужчинами и одним кугуаром. Пол был грязный, несколько балок, поддерживающих крышу, было сломано, так что крыша держалась теперь на одном толстом столбе посередине.
Уоррены столпились вокруг пленника, а я посмотрел поверх их голов и, разглядев его мертвенно-бледное лицо в свете свечи, так и вскрикнул:
– Дик Блантон!
– Он самый! – подтвердил старик Уоррен, довольно потирая руки. – Это он! Ну, юноша, хочешь сказать что-то напоследок?
– Нет, – угрюмо ответил Блантон. – Одно только скажу: повезло вам. Если бы этот чертов кугуар не разрушил все наши планы, мы бы запросто разделались с Уорренами. Впервые вижу, чтобы кугуар запрыгнул в окно.
– Этот кугуар никуда и не прыгал, – прогремел я, расталкивая толпу плечами. – Кугуары не прыгают в окна сами. Это я ему помог.
Челюсть у Блантона так и отвисла, он посмотрел на меня так, будто перед ним стоял не я, а призрак Сидящего Быка [4].
– Брекенридж Элкинс! – ахнул он. – Ну все, теперь мне точно крышка!
– Прощайся с жизнью! – процедил сквозь зубы тот самый Уоррен, который чуть раньше обещал пристрелить Блантона. – Чего мы ждем? Давайте вздернем его.
– Погоди, – говорю. – Вы не можете его повесить. Я должен отвезти его на Медвежью речку.
– Не выйдет, – возразил старик Уоррен. – Ты чертовски помог нам этой ночью, за это спасибо, но впервые за пятнадцать лет нам выдался шанс повесить кого-то из Барлоу, и уж поверь, мы его не упустим. Давайте, парни!
– Стоять! – рявкнул я и шагнул вперед.
В ту же секунду я оказался под прицелом сразу семи ружей, в то время как еще трое Уорренов начали тянуть веревку, а ноги Блантона – отрываться от пола. Но даже семь винчестеров для меня не помеха. Я выбил ружья у них из рук и вытер пол носами этих неблагодарных прохвостов, но все-таки опасался, что если начнется перестрелка, а без нее было никак не обойтись, то шальная пуля может задеть Блантона.
Мне всего-то было нужно вывести всех из строя – на войне как на войне, как говорят французы, – и чтобы Блантон при этом остался жив. Так что я навалился изо всех сил на столб посреди хибары, и, прежде чем до всех дошло, что я собираюсь сделать, расшатал его и выбил напрочь; потолок тут же рухнул, а стены сложились внутрь.
Через секунду от хибары не осталось ничего, кроме груды древесины, из-под которой Уоррены верещали благим матом. Конечно, мне и делать-то ничего не пришлось; я всего лишь расставил ноги пошире, и, когда крыша рухнула, пробил в ней дыру головой, бревна переломались, ударившись о мои плечи, а когда пыль осела, я так и остался стоять по пояс в обломках. Отделался парой царапин.
От воплей, которые раздавались из-под руин, кровь стыла в жилах, но зато я знал, что никого не придавило насмерть – не могут же покойники так голосить. Но наверняка некоторым из них хорошо досталось, ведь даже моя голова и плечи не могли сдержать падающую крышу.
Я нашел по голосу место, где завалило Блантона, и принялся раскидывать доски и бревна, пока не откопал его. Затем я схватил его, выволок на поверхность и уложил на спину, чтобы он смог дышать. Видите ли, столб угодил ему прямо в живот и перебил ребра, так что теперь, когда Блантон пытался кричать, вместо крика из его горла вылетало смешное хрюканье.
Я побродил немного среди обломков, пока не нашел старика Уоррена. Тот едва держался на ногах и все бормотал о каких-то землетрясениях.
– Помолчи-ка ты и займись лучше своими оболтусами, что лежат под этими бревнами, – строго сказал я. – После такой гнусной неблагодарности у меня не осталось к вам и капли сочувствия. Повезло вам, что я не вспыльчив, иначе насилия было бы не избежать. Но, поскольку я очень добр, и щедр, и умею держать свои чувства в узде, то только одно тебе скажу: если бы я не был тихим и скромным, как ягненок, я бы огрел тебя сапогом – во-от так!
И я охотно продемонстрировал, как.
– А-а-а-ай! – взвыл старик, который от моего пинка взлетел в воздух, а затем приземлился носом прямо в грязь.
– Я на тебя найду управу, ты, чертов убийца! – всхлипывал он, тряся передо мной кулаками, а я схватил пленника и спокойно ушел, слыша, как за моей спиной старик Уоррен продолжает петь гимн своей ненависти, извлекая из-под завалов остальных стонущих Уорренов.
Блантон пытался мне что-то сказать, но я предупредил его, что не в настроении вести беседу, и, чем меньше он будет болтать, тем меньше у меня будет поводов выйти из себя и затянуть петлю у него на шее. Я вспомнил последнюю встречу с Глорией Макгроу; тогда я сказал ей, что поехал в город искать невесту, а теперь, вместо того чтобы вернуться на Медвежью речку с молодой женой, я тащу на веревке зятя. Я с горечью подумал, что с такой родней и вовсе никогда не женюсь. Не дадут они мне обзавестись семьей.
Капитан Кидд преодолел сотню миль от гор Мескиталь до Медвежьей речки к полудню, а ведь он вез на себе двоих и даже ни разу не остановился, чтобы поесть, попить или вздремнуть. Если не верите, то лучше помалкивайте. Я и так поколотил уже девятнадцать человек, которые посмели ухмыльнуться при этих словах.
Я вернулся домой и швырнул Дика Блантона на пол к ногам Элиноры, а она так и застыла, глядя то на него, то на меня, словно мы оба из ума выжили.
– И чего ты только нашла в этом драном койоте, – печально произнес я. – Наверное, мой мозг совсем забился дорожной пылью, раз уж я не могу этого понять. Но дело сделано, вот он, можешь выходить за него замуж хоть сегодня.
А она и говорит:
– Ты перепил или перегрелся, Брекенридж? Замуж за этого никчемного бездельника, пьяницу и картежника? Ведь еще и недели не прошло с тех пор, как я прогнала его с порога поганой метлой!
– Так он что, не позорил тебя? – ахнул я.
– Он? Меня? – переспросила Элинора. – Да это я ему устроила позор на весь свет!
Я повернулся к Дику Блантону. Во мне было больше сожаления, чем злости.
– Ну, а чего же ты бахвалился на весь Топот Гризли, будто обесчестил Элинору Элкинс? – спросил я.
– Не признаваться же, что меня выгнали, как собаку, – пробубнил он, надувшись. – Мы, Блантоны, народ
